Оглядываясь назад, Леонид, глубоко копая в душе и памяти, признавался, что никакой перемены во взглядах и не было, доброта всегда была свойственна его натуре; и чем откровеннее он признавался себе, тем отчётливее понимал, что то добро, чувствуемое, сознаваемое и прилагаемое им, пребывает в каждом из присутствующих. Он признавался, что недавнее его не желание, а предпочтение (при неизбежности службы) оказаться на флоте с той единственной причиной, что он, возможно, увидит заповедное море и иные края, родилось именно от незрелости мысли, развитию которой способствовало время, проведённое в университете и употреблённое на самообразование. Именно отсутствию этого фактора он приписывал готовность каждого из находящихся, кто далёк от оружия и клятв, отправляться в армию. С печалью в сердце он смотрел на только что выпустившихся школьников, самостоятельно не имеющих ни знаний, ни времени, ни повода задуматься над смыслом службы.
И в то же время он благодарил судьбу за то, что у него имелась возможность развиться, за то, что у него к поступлению в университет отменили военную кафедру, о чём поначалу жалел, а теперь, имейся она в ВУЗе, отказался бы от поступления туда. Благодарил и тяготился, нет, не знанием, а только обладанием им об устройстве общества, против которого вынужден пойти. А вынуждает ложь, окутавшая жизни миллиардов.
Ему всего лишь хочется жить по правде. И сейчас он понимает со всей полнотой ясности, что если поддастся страху, изменит себе, то навсегда, независимо от положения в обществе, какое бы ни занял, будет несчастен, утратит уважение к себе, и жизнь станет существованием, доживанием.
Миновали томительные часы раздумий и сомнений, вызванные неожиданно открывшейся правдой, в которые голова его разрывалась от нескончаемого громового потока мыслей, являвшимися ему непреложными истинами, умело сокрытыми искажениями извращённого человеческого разума, веками создававшего ложь, чтобы только стать выше остальных в мире равных; и сердце смущалось и содрогалось от ещё не высказанного, но зреющего решения – непринятия идеи об обязательности и оправданности военной службы.
Теперь же сердце было спокойно, дыхание ровно, а ум чист и ясен. Обрывки доводов, служившие выражением собственного, свободного «я» и за которые доныне он судорожно цеплялся, пытаясь дать чёткий, бескомпромиссный ответ, больше не кружились в ужасающем вихре. Взгляд его был светел, и хоть он и упирался в стык между плитками пола, в сознании запечатлелась вовсе не вязкая, клейкая, строительная смесь. Он поднимал из чертогов памяти тот самый миг, заставивший задуматься над пресловутым смыслом жизни, в результате чего круто поменялось его отношение не только к службе в вооружённых силах, но и к общественному укладу. По сути, признаваясь себе, он отдавал себе отчёт в том, что отношение его не могло поменяться, потому что никакого отношения, собственно, и не было – всего лишь повторение за взрослыми их слов и действий. На самом деле его отношение ещё формировалось, формировалось на основе определённых идей, отражённых в евангельских историях и их приложении в произведениях представителей русской и зарубежной классики. Прослеживая эпизод за эпизодом ту восьмимесячную часть жизни, в течение которой у него сложились, всё укрепляясь и укрепляясь, определённые убеждения, Леонид воссоздал картину, где обрисовалась вторая, после рождения, отправная точка жизненного пути.