Улицы города Глупова
забиты пробками машин,
как бутылки ростовского шампанского,
которое не открыть без клещей.
В поисках чего б пожевать
солнце садится на свалке.
Голова соседа в метро падает мне на плечо,
хочу стряхнуть,
но не удержать свою.
Кризис дошёл до дна
и пускает пузыри,
они разрываются в небе
трескучим шуршанием
праздничных фейерверков
в честь величия города,
на которое всем наплевать,
но весело и красиво.
Внешний враг окружает город снаружи,
внутренний – изнутри,
наполняя патриотизмом
речи политиков,
пренья застолий
и потасовки во всемирной сети.
Пирожок бронепоезда начинён стрип-баром.
Дырка от бублика надувается шаром.
Из шара выходит деловитый Герасим
в костюме с бабочкой и кроссовках,
деловито тащит скулящий мешок к пруду,
оглядываясь в поисках камня,
садится на берегу,
закуривает сигаретку
и наблюдает за каким-то Гоголем,
который, путаясь в длинном плаще,
топит кошку,
отгоняя её палкой от берега
и колотя по башке,
чтоб сократить мученья —
всё-таки божья тварь.
Чуть поодаль под дубом
кто-то копает яму,
что-то в неё опускает,
засыпает землёй,
утаптывает,
прилаживает табличку,
долго стоит перед ней на коленях,
встаёт,
отряхивает колени,
уходит, потерянно семеня,
то и дело оглядываясь
и наконец растворяясь
в мельканьи огней и мельтешеньи фигур.
Герасим подходит к табличке,
читает:
«У попа была собака,
он её любил,
она съела кусок мяса,
он её убил,
в землю закопал
и надпись написал,
что у попа была собака,
он её любил…»
и думает,
не завести ли собаку?
Что скажете, Михаил Евграфыч?
Тот поднимает глаза:
«Нифигасе,
какой я тебе Евграфыч!?».
«Очень приятно,
будем знакомы —
Герасим»,
пинает мешок в воду