«С марксиськой точки зрения, —
говорил он и поднимал палец, —
с единственно верной марксиськой точки…»
и нёс заученный бред,
безбожно перевирая слова и фразы,
втравливая противоположности в классовую борьбу,
клеймя оппортунизм единства
и утверждая отрицание отрицания
как высшую форму согласия
с колебаниями руководящей линии,
а жизнь – как форму существования тел
с революционным сверканьем белков,
рвущихся из орбит в светлое будущее.
Он как пришелец из этого будущего
знал его наизусть до мельчайших деталей.
И оно наступило с точностью до наоборот,
чуть позже, чем должен был наступить
во взятой отдельно стране коммунизм,
но много раньше, чем ожидалось,
и приказало:
«Вперёд назад».
«Я?» —
спросил растерянно он.
«Ты, ты» —
сказало оно.
И он устремился
назад вперёд
и вперёд назад.
Библия, которую он не читал,
как до того не читал «Капитал»,
стала настольной книгой и прижимает бумаги.
Он отпустил бороду,
седина её даже красит.
Классики марксизма-ленинизма
висят теперь в красном углу,
где пахнет лампадным маслом,
а над его головой в кабинете
единый в трёх лицах из строгой дубовой рамы
напоминает входящим о бренности жизни
и верности мать её диалектики.
Он стал действительным членом
академии нравственной безопасности,
читает лекции, пишет книги
и сладострастно ставит ставших своими
продажных девок империализма,
имена которых даются ему с трудом,
раком на службу великому делу
возрождения славы и мощи когда-то великой империи,
навещает мощи в центре её столицы
и окрестных монастырях,
счастлив, как прежде,
и говорит, опрокинув стаканчик,
поднимая палец и воздымая очи:
«Он всё видит, всё знает, всё по его воле,