— Сейчас я покажу ваши покои, —
побурчала Алина. — Затем подадут обед, где вы сможете выступить
перед учащимися.
— Не вижу смысла тянуть, — я обошел
преподов и поднялся на площадку перед воротами. — Прошу внимания! —
новый голос — зычный и густой, как у Шаляпина, позволял легко
обходиться без микрофона. — Все мы здесь — колдуны. Кто-то опытный,
кто-то — начинающий. Но объединяет нас одно — дураков тут не
держат. И все прекрасно понимают — насильно мил не будешь, уж я-то
знаю это как никто иной. Поэтому предлагаю компромиссный вариант:
вы занимаетесь своими делами, я — своими. Никто не требует от вас
показного подобострастия — живите, как привыкли, и делайте, что
должны. На том и закончим, а обед принесете в мои покои. И
захватите побольше пива и виски. Это — мой первый и последний указ.
За сим прошу откланяться.
Вслед за хмурой, как туча, провожатой
я вошел в холл — украшенный, точно Эрмитаж. Никогда не любил
музейной вычурности — нет в ней ни жизни, ни вдохновения, только
мертвая роскошь. Поэтому быстрым шагом добрался до лифта — девушка
положила ладонь на полированную плиту, точно на сканер отпечатков,
и створки бесшумно разъехались в стороны.
Базальтовая шайба вознесла нас под
самый шпиль, где располагалось мое новое жилище, которое уместнее
всего назвать двухэтажным пентхаусом. Наверху, в похожем на маяк
застекленном куполе находились кровать, ванна и камин, а внизу —
рабочий кабинет с книжными шкафами, непонятными приборами вроде
астролябии и широченным рабочим столом с кипами исписанных бумаг.
Но такая обстановка понравилась мне куда больше, а творческий
беспорядок лишь добавлял уюта.
— Мы еще не успели здесь прибраться,
— мрачно сказала Алина. — Господин Вебер отбыл в спешке.
— Вебер? — я подошел к окну — ну и
высота, едрена вошь, метров сорок, не меньше. — Немец?
— Да. Хотя всю жизнь прожил в
империи. И служил ей верой и правдой, как не каждый исконный
русский.
Теперь многое стало на свои места, а
печальный тон подтвердил мою догадку.
— Его сняли из-за войны?
— Да. Первый год император еще
сдерживался, хотя уже тогда ходили слухи о скорой отставке. Но
после острых неудач на фронте терпение лопнуло, ректора обвинили в
неблагонадежности и выслали из страны.
— Что же, — поискал по шкафам
бутылку, но мой предшественник, похоже, не пил ничего крепче чая. —
Так даже лучше.