Первое, что нас поразило и о чём мы с удивлением узнали, были эти самые небольшие поролоновые губки, лежавшие на полочке для карандашей у каждого кульмана. Лишь догадываясь о том, что их могли бы использовать для нанесения краски (как это делали мы на занятиях в институте), мы оба поразились, когда увидели, как Наиль – второй дизайнер – наносит краску, широкая сапожной щёткой по металлической сетке, держа её над изображением станка. Такой древней технологии покраски нам ещё не приходилось наблюдать. Поражённые насмерть, мы дождались, пока Наиль закончит своё дело, и очень-очень осторожно спросили, – «Наиль, а почему ты не воспользуешься вот этой губкой, которая лежит на каждом кульмане? Разве они не для того, чтобы наносить краску?».
Восточный красавец Наиль был поражён не меньше нас, – «Вы что ребята, с Луны свалились? Это же наши подушки, зачем я их пачкать буду?» «Вот это да!», – подумали мы одну и ту же мысль, не договариваясь друг с другом, – «Куда же нас на этот раз занесло?» Оказалось, что каждый день после обеда в отделе наступал неофициальный сон-час. Вылезая на крышу, мы просто не видели, как после возвращения из столовой «художники» садились за свои кульманы, левую руку клали на круглую рукоятку рейсшины, правую на колено, а под лоб подкладывали ту самую губку, чтобы не надавить себе кожу о твёрдую панель кульмана.
Наш нетренированный взгляд поначалу не мог отличить усердно работающего «художника» от мирно спящего, когда мы возвращались с нашей крыши. Судя по тому, что каждый кульман (даже те, за которыми никто не сидел) был «оборудован» губкой, дело было поставлено профессионально. Начальник же отдела сидел за своим столом напротив входа в отдел и наблюдал за всеми «художниками» со стороны кульмана, элементарно видя лишь ноги «работающих». Он строго контролировал приход и уход с работы, но был совершенно не в силах проконтролировать работу после обеда. Ему приходилось тяжелее всех – ведь он точно так же засыпал, но губки, а тем более, кульмана, у него и в помине не было.
Это было почти что физически больно – наблюдать, как трое мужиков и одна миловидная молодая женщина, сидевшие вокруг нас за кульманами, после обеда подкладывали себе губки под лбы и спокойно засыпали в полной уверенности, что таков порядок вещей. А бедный и несчастный начальник боролся со сном, сидя напротив всех. Сначала он начинал часто моргать, потом глаза его закрывались, а ещё через несколько минут голова бессильно падала на его скрещенные на столе руки, и он мирно, как и все остальные, спал около часа, пока съеденная еда не усваивалась. Наблюдать за его борьбой с самим собой было так тяжело, что мы в приступе сострадания однажды решили поговорить с ним после обеда, чтобы не быть свидетелями его бесславных попыток сохранить лицо.