Минула
неделя с той злосчастной ночи, когда на истёртые камни мостовых
города-порта Триассо́ с борта шхуны «Анохель» ступил Его Величество
Король Чума, путешествующий инкогнито. Когда-нибудь этот день будет
назван Днём Пришествия Короля. Город окончательно сдался ему.
Организованного сопротивления мору более не оказывалось. Город пал.
Город признал его своим Королём.
Редко-редко
звуки неуверенных человеческих шагов нарушали кладбищенскую тишину,
опустившуюся на город. Это мародёры, обшаривали дома погибших от
болезни горожан. Жажда наживы оказалась у них сильнее инстинкта
самосохранения, да и чего уж греха таить, жажда наживы у некоторых
оказалась настолько сильна, что превозмогла даже смертельную
болезнь.
Жужжание
бесчисленных жирных мух, вьющихся над трупами, лежащими прямо на
залитой светом равнодушного дневного светила мостовой, лишь
подчёркивало и без того пронзительное ощущение запустения. Мёртвую
тишину изредка нарушало сытое карканье отяжелевших от обилия
поглощаемой пищи ворон, которые уже даже не пытались взлететь, а в
развалку ходили между разлагающимися в тепле, щедро расточаемом
Джуа, трупами в поисках особо лакомых кусков.
По залитым
светом дневного светила мостовым не спеша плыла в знойном зловонном
мареве тощая долговязая фигура, укутанная в бесформенный лоскутный
плащ с глубоким капюшоном. Король двигался не торопясь, по-хозяйски
оглядывая безлюдные улицы, осиротевшие и опустевшие дома, с явным
наслаждением вдыхая миазмы смерти и разложения. Каменные горгульи,
обитающие на городских крышах, провожали эту фигуру
верноподданническими взглядами, с надсадным скрежетом и явной
натугой поворачивая вслед торжественно шествующему Королю свои
нетопырьи рыла. Король Чума держал путь к миссии ордена.
В жарком
полумраке одной из келий ордена вдруг зашевелилась куча тряпья,
пропитанная гноем и сукровицей. А ведь совсем недавно эти
заскорузлые зловонные тряпки были хорошо накрахмаленными
простынями.
После того,
как этот вонючий ком свалился на давно не мытый пол, стало видно,
что на скорбном ложе распростёрто изъеденное гнойными язвами тело
брата Вальгара. Когда-то железный, организм бывшего солдата удачи
всё-таки устал противостоять болезни. Жизненные силы исчерпаны до
дна. Мутный взгляд умирающего шарил по келье. Горло его саднило
нещадно. Перед глазами всё плыло и подпрыгивало. Но постепенно из
бесформенного марева, заполнившего взбесившееся пространство кельи
начал прорисовываться какой-то силуэт. У одра умирающего стояла
женщина. Она была прозрачной, как будто сделанной из лучшего,
чистейшего хрусталя. Тень улыбки осветила её тонкогубое лицо, и
полыхнули изумрудом глаза, раньше бывшие болотного цвета. В правой
руке она держала простой стеклянный стакан, наполненный прозрачной,
и, наверное, безумно вкусной водой.