На старших курсах, не учась, а лишь выхаживая заветный диплом, часто презирая себя, я приобрел если не комплекс умственной неполноценности, то значительно подорвал веру в себя, того семнадцатилетнего парня, который воображал после окончания школы, что все может понять, до всего докопаться, все объяснить. Благо, не познавая должным образом технические науки, я активно познавал другое, наконец-то открыв для себя высокий мир поэзии, литературы, истории, философии… да и саму жизнь, которую еще совсем не видел! Тогда я едва мог знать, точнее, чувствовать, что непомерная гордыня, данная мне природой, лечится именно собственным унижением, что Творец только приступает к исправлению моей души, что эти страдания – первое горькое лекарство для исцеления, и это нужно осознавать, и за это нужно его благодарить.
Жизнь была всякой. Но деньги я умел зарабатывать всегда. Я начал подработки с пятнадцати лет, разгружая с товарищами вагоны с цементом и асбестом на местном заводе. Учитель географии – пожилой рыжеволосый еврей, бывший фронтовик, собрав из разных классов отличников по его предмету, предложил летнее путешествие в Одессу и Киев. Для этого нужно было заработать денег. Сколько мы заработали – знал только он. В поездку по местам его детства и юности он взял всю свою семью и бедную родственницу. Дружное семейство с трогательным благоговением посетило «места боевой славы» за наш счет.
В студенчестве квалификация грузчика была отработана мной до тонкостей. Когда приходилось разгружать продукты: овощи-фрукты, мясо на холодильнике – я не переставал удивляться местной складской «шушаре». Если так воровать, что же поступает на наш советский прилавок?
Один темный деляга, некий Распетюк, толкавшийся в студенческой среде, но так и не нашедший в себе интеллектуальных сил чтобы перейти на второй курс заочного отделения, производил набор рабочей силы. Словно рабовладелец на невольничьем рынке, он придирчиво осматривал каждого кандидата и не заглядывал только в рот, чтобы убедиться в крепости зубов – гарантии лошадиного здоровья. За взятку он доставал у наших комсомольских «вожаков» бумаги, подтверждавшие, что мы и есть студенческий отряд. И это освобождало нас от подоходного налога. После окончания работ Распетюк брал от нас доверенности на получение причитающейся каждому зарплаты… Такую переброску рабов он проделывал неоднократно, и об успешности этого подвижничества говорила купленная им кооперативная трехкомнатная квартира. На месте, т. е. на «трудовом фронте», нас уже ждал его старший брательник с корешами, познавшими мудрость жизни не одной ходкой к «хозяину». Понятно, работа была тяжелая, а режим – строгим. Первую неделю, пока «решались организационные вопросы», мы пользовались сухим пайком: две банки тушенки на день. Зато хлеба и чая было навалом. Никто не умер в страшных судорогах, но напротив – было весело и беззаботно, хоть и нелегко. Распетюк как-то отобрал ребят покрепче, в число которых был включен и я. Нужно было, как всегда срочно, разгрузить несколько полувагонов со щебнем. На каждый полувагон – по одному человеку! Мы ухарски управились с делом. Я убедился в своих физических возможностях, и это рождало спокойную уверенность в себе.