Остро реагируя на все изменения (во время блокады) в людях и в себе, он тяжело переживал то, что в период особенно мучительных испытаний голодом суживается круг интересов и человек как бы «тускнеет» под властным и неумолимым желанием – инстинктом сохранения жизни. Как биолог – он понимал это, как врач – сострадал людям, как человек высокого интеллекта был унижен и стыдился этих перемен в себе.
Т.Б. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 148
Честный труженик, он и в предсмертных дневниках пишет с философией и ответственностью: Оно, конечно, писать о метаплазии легче, чем о жизни вообще и о жизни умирающего человека в частности. Но в последнем случае простят всякие глупости, а в вопросе о метаплазии глупости недопустимы. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 87
Л.К. Чуковская В.Г. Гаршину из Ташкента: Мы живем довольно далеко друг от друга – я в одной комнате с моими родителями, дочкой, племянником, няней – на частной квартире, – она в отдельной комнате в Писательском доме. <…> Спасает Анну Андреевну то, что рядом с ней живут чрезвычайно милые, деликатные, добрые люди, горячие ее почитатели – старички-супруги Волькенштейн, которые всячески облегчают ее существование, покупают продукты на рынке, берут хлеб, топят и пр. Однако, несмотря на все это, надо сказать, что быт у А.А. еще трудный <…> Анна Андреевна, как всегда, переносит все неудобства стоически, без жалоб и ропота (чего нельзя сказать обо всех ее собратьях по перу). Я бываю у Анны Андреевны каждый день, иногда провожу с ней часа 2–3, мы вместе ходим на почту, в баню, к прачке, иногда забегаю только на минуточку <…> Я приношу ей яблоки, белый хлеб, изюм, иногда масло – вообще делаю, что могу <…> Часто увожу ее к нам – умыться, пообедать. (Стр. 32–33) Страшно представить, чего недоставало у ропчущих и жалующихся собратьев по перу, – может, они хотели, чтобы их носили в заплечных корзинах?
Среди версий, которые подобрал сын Жданова для объяснения ярости своего отца в 1946 году, есть и такая: «Ленинградские писатели-блокадники, сполна пережившие трагедию, ревниво относились к триумфальной встрече частью интеллигенции города вернувшихся из далекой эвакуации Зощенко и А<хматовой>». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 302.) К чувствам писателей-блокадников, несомненно, следует отнестись с величайшим презрением – ведь все потеряли человеческий облик, все морально опустились, а Ахматова не потеряла и не опустилась. Особенно сильно подопустились врачи – ведь у них было на что менять свою совесть.