Мы поднялись и пошли к берегу. Свинцово‑серые тяжелые волны
накатывали на серый прибрежный песок, в их серой масляной глубине
отражалось тоскливое серое небо… М‑да, поэтом лучше мне не
быть.
Тот берег еле виднелся – просто темная полоска скал. Но над ними
парило что‑то громадное. Я попытался всмотреться, но глаза
заслезились.
– А вы были знакомы с князем? – лично меня бы не
удивило знакомство Лумумбы даже с чертом. Хотя с чертом, по правде
говоря, он действительно знаком.
– Виделись пару раз, в Москве. Мы с Ольгой входили в
комиссию по выработке монетарной политики. Игорь лично приезжал на
переговоры.
– Так вы знали, что ваша бывшая вновь выскочила
замуж? – Маша, хлюпнув, вытерла нос рукавом. Лумумба закатил
глаза, и достав из кармана платок, протянул ей.
– Что за манеры, мадемуазель. Вы же девушка…
– Монстрам обычно по барабану мои манеры. Так что с вашей
бывшей?
– Зато мне – нет. А с бывшей… То есть, с Ольгой, –
разумеется, знал. Мы же были коллегами. Пока она в Великие Княгини
не подалась.
– Ясно. Обиду, значит, всё‑таки держите.
– И ничего я не… – Лумумба замолчал, наконец‑то сообразив,
что Маха его троллит.
– Вы тут стоите, а гроб, то есть, плот, уплывает, –
засуетилась птица Гамаюн. – Как блины жрать – так вы первые, а
как убийство расследовать…
– Ты же сама верещала, что жрать хочешь! – не выдержал
я. Да если б не ты, мы бы уже давно…
– Не ссорьтесь, дети. Щас всё будет, – Лумумба
повернулся и критически оглядел меня с ног до головы, бормоча про
себя: – Юпитер в доме Сатурна, Стрелец ушел в тень…
– Но‑но, – предчувствуя недоброе, я спрятался за
Машку. – Вы мне это прекратите. Не люблю. Пусть Гамаюн
слетает.
– Она слишком заметная. Тут тонкота нужна…
– Тогда Машку превращайте. А меня после ковра‑самолета до
сих пор тошнит.
– А вот это… – Лумумба поднял руки, готовясь произнести
заклинание. – Совершенно никого не колышет.
ЭРЕК. УЮ. ЧОРС!
В следующий миг в моем теле образовалась необыкновенная
легкость. Глаза свободно, не испытывая никакого неудобства,
развернулись назад и я увидел собственную спинку, покрытую жесткой
черной с прозеленью, щетиной. Меж лопаток расправились и загудели
радужные крылышки. Гамаюн, став вдруг железной громадиной,
подскочила и уставила на меня круглый бездонный глаз.
Показав ей неприличный жест сразу четырьмя лапками, я поспешно
взлетел. Ветер тут же меня подхватил и понес наверх, в сияющее
чистое небо.