Босой обернулся к Зое, но не увидел на ее лице ничего, кроме
привычного уже пренебрежения.
- Не продавай меня ему, - рабыня сморщила нос, - ты что не
чувствуешь, как от него воняет?
- Десять золотых за весь твой товар, - хлопнул по столу ладонью
Рябой, - И еще десять за девчонку. И обещаю, что ты уйдешь из
поселка без проблем. Как ни крути, а ты в выгоде, ловчий. Не знаю,
как тебе досталась Зойка, но деньги ты за нее точно не платил. Я
отдам ее Серпу, а ты уходи через мою лавку, задами, до ручья.
- Что?! – Босой с ненавистью уставился на лавочника, - Что ты
сказал? Продать?!
Сколько раз он пугаю Зою готовностью ее уступить первому
встречному за деньги, а когда дошло до дела, сама мысль о торговле
человеком, о том, что он сам станет работорговцем, мгновенно вывела
его из себя.
Рябой попятился под его взглядом, не понимая, чем вызвал
неожиданную злость.
- Двадцать золотых же… На пустом месте. Считай, на дороге
поднял. Ну давай двадцать пять. Ну… тридцать?
- Засунь себе эти золотые… - кровь билась в висках, оглушая. - С
чего ты взял, что я отдам тебе девчонку?!
- Вот именно, - поддакнула стоявшая за его плечом Зойка, - Меня
еще надо заслужить.
- Рот закрой, - рявкнул в ее сторону Босой.
Зоя недоуменно хмыкнула, и ее ладошка юркнула к лицу ловчего,
закрывая его губы.
- Да не мой!
Рабыня, всем своим видом выражая послушание и покорность,
прижала ладонь к губам, наконец-то своим.
Взбешенный и окончательно сбитый с толку Босой застыл, в упор
глядя на все больше робеющего Рябого, вмиг растерявшего деловитость
и напор. За годы торговли лавочник много с кем имел дело: с людьми
хитрыми, опасными и даже готовыми убить за самую мелкую монету, но
вот с такой беспричинной злостью, вызванной простым, казалось бы,
деловым предложением, видел впервые.
Босой же, чувствуя, как теряет над собой контроль, пытался
успокоиться, но получалось у него плохо. Стоило попытаться
взглянуть на ситуацию трезво – и злость вспухала с новой силой.
Разумом он понимал, что ни Рябой, ни сам Серп, почему-то имевший
на Зойку серьезные виды, не знали об истории Ловчего. Да что уж
там, о ней никто не знал, кроме его самого, да бывших
односельчан.
И все равно - никто не имел право распоряжаться человеком как
вещью, даже если на шее у него рабская татуировка.
Особенно, если это женщина. Особенно, в присутствии Босого.
Стоило представить, что на месте Зои стоит мать, и кулаки невольно
сжимались, до хруста, до боли.