Шелк, — подсказала память. — Так
струится только шелк.
Я уставился на
человека, думая, что делать. Хотя этот человек вылупился из «яйца»
посреди ночи в заколдованном лесу, рубить его просто так казалось
неправильным.
В конце концов,
мало ли по какой причине человеку потребовалось лечь отдохнуть
внутри огромной белой сферы? Может быть, это вообще было в норме
вещей среди… ну, среди представителей какого-нибудь народа или
ремесла? Вот он ложится, значит, в «яйцо», а выбирает проклятый лес
и внутренности пригорка в этом лесу чтобы никто его не потревожил.
А то, может, замучили его делами, заботами. А так — благодать, спи
себе и спи сколько хочется…
Или же существо в
«яйце» человеком вовсе не было. А было очередной нежитью проклятого
леса.
Я поднял топор,
примериваясь для удара. Сперва следовало отрубить голову, потом
руки, а потом, на всякий случай, еще рубануть пополам.
Но, постояв
несколько секунд с поднятым топором, я вновь его опустил. Нет. А
вдруг действительно человек?
Лучше дождаться,
пока человек — или не-человек — как-то себя проявит, а потом уже
отрубать ему части тела. Тогда меня не будет мучить противное
ощущение неправильности, которое появилось, едва я подумал о том,
что придется зарубить спящего.
Я стоял над
человеком, минуты тянулись, ничего не происходило, и мне надоело.
Вытянув топор, я аккуратно, обухом, толкнул человека в плечо. Потом
еще раз. После третьего раза человек шевельнулся, повернулся на
спину и заморгал, хотя выражение его лица осталось безмятежным.
Глаза у него — насколько я мог разглядеть — оказались вполне
человеческие, довольно светлые, может серые, может зеленые или
голубые, с круглым черным зрачком и нормальным белком вокруг
радужной оболочки.
Моргая, человек
уставился куда-то наверх, кажется, на луну, как раз стоявшую в
зените, потом медленно перевел взгляд на меня. И тут безмятежность
с его лица исчезла, сменившись недоверчивым изумлением, а потом и
гневом.
Человек сел и
развернулся ко мне.
— Почему ты не
приветствуешь меня, как положено? — спросил он резко. Его речь
оказалась понятна, но звуки в некоторых словах отличались от той
речи, которую я слышал в деревне. Человек сильнее тянул слова, его
«р» звучала глуше и менее раскатисто, а некоторые звуки в словах он
будто проглатывал.
— Я должен тебя
приветствовать? — удивился я. — Почему?