– О Каа, – шепчу я, как завороженный.
– Что? – переспрашивает Ендовицкая и тушит взгляд.
Я немного прихожу в себя и оповещаю:
– Эти века в древней Элладе по многим причинам не отличались литературной плодовитостью.
Ендовицкая хмыкает. Я – Хоббит, а она – Голлум. И нет у меня колечка в кармашке.
– Причина-то одна, – замечает Любовь Сергеевна, – писателей хороших не было.
– Не знаю, – чуть было не брякаю я, но вовремя одумываюсь.
– Но кто-то был? – вопрошает Ендовицкая.
– Был, был, много, кто был, – соглашаюсь я и начинаю нести все, что запомнил из лекций и учебников.
Ендовицкой явно надоедает. Она прохаживается от стола к окну и обратно. Дойдя в очередной раз до стола, она садится на стул и говорит:
– Достаточно.
Я – летучая мышь в нелетную погоду! Сейчас, сейчас.
– Четыре, – говорит Ендовицкая. – Неплохо.
Словно расцелованная лягушка, я принцессой вылетаю из кабинета. Из пятидесяти человек зарубежку сдали у нас с первого раза двадцать шесть. А пятерок было две или три. Да столько же четверок. Так что теперь по всем вопросам античной литературы – или ко мне или, если меня вдруг не окажется на месте, то к Любови Сергеевне…
16.
Деканат – это как аппендикс: орган важный, нужный, но непонятно зачем. И от которого на деле одни только неприятности. Наш деканат был рыбным: в нем жили декан Сомов и Селедка.
Конец ознакомительного фрагмента.