А баня-то жаркая была, только стоплена. Благо мыться никому не удалось, потому что до глубокой ночи пожар тушили. Все из-за Прохора. Он осерчал на Мотю за то, что тот два мешка репы семенной украл. Масла в огонь, что впоследствии затеял Прохор, подлила его женка, сказав, что он не мужик, а фуфло. Прошка запалил хату Мотину и сразу женку разбудил. «Пойдем, – говорит, – за фуфло ответ смотреть». Испуганная Катька как заголосит: «Ой, Прошечка, а ну спать скорей, чай кто прознает что…». Но не успела договорить, будучи сбита с ног прошкиной оплеухою…
Жарко. Скинула Серпунюшка одежонку свою и к Таймыру в баньку. Свет тусклой лампадки и прошкино мужество подарили Серпунюшке и Таймыру незабываемую яркую ночь чувственных таинств и наслаждений. Не будем о них говорить, дабы сказать что – что нагадить. Только в той ночи и закончилось все. Все между Серпунюшкой и Таймыром.
Серпунюшка, на следующий день после баньки, уборную барина прибирала. Зинка-то, та, что обычно это делала – захворала. Да не так чтоб сильно, просто барин-то совсем свирепый, кашлянешь при нем – сразу в морду кулаком. Вот и пошла Серпунюшка. Прибралась, как следует и, зевая пошла любопытства ради на сеновал просторный поглазеть. Залезла в полог барский. А он огромный – человек семь спокойно влезут. Прилегла. А ночь-то не спавши, вот и пшшш… Проснулась от шороха, глаза открыла, а рядом, в десяти шагах Тарас Прокопич с кем-то обжимается. Голос у него совсем не такой какой-то, и сравнить-то не с чем. Зажгло у Серпунюшки в головушке да внизу живота. Все. Кончилось.
– Пойду я, Тарас Прокопич, а? – сказала та.
– Вали-вали, да помалкивай и спьяну не ляпни чего, поняла?
– Мне ли не знать, батюшка, мне ли не знать.
И ушла. Тарас Прокопич заснул беспокойным сном, в котором все стонал да крутился. Серпунюшка подсела к нему и еле слышно плакала и топила-топила в своих слезах все душевные тяжбы своего барина. А после на две секунды прижала свои ладошки к обветренному, взмокшему лицу и едва коснулась губами чуть припухшего левого глаза. Когда она отклонилась – незримая нить от икринок слюны протянулась в его мятущуюся душу. А ее душа развернулась откровением: «Только ты, родной».
Теперь Серпунюшка была в его кухне. По совершенно определенной причине.
Таймыр время от времени бросал воодушевляющие взгляды на сверкающий в лунном свете металлический предмет, заткнутый в расщелину наличника. Серпунюшка легла на атаманку и прикрыла глаза. Думала о нем.