– О, кто пожаловал, – Колька приветствует.
– Бффф, – он шумно выдыхает.
– Что такое?
И рука, точно ожив отдельно от него, стащилась к мертвому лицу, наискось два пальца приложила к губам.
– Понятно.
– Д-дай.
– Почуял, видать, – говорю.
– Ээ, – требует уже, и двуперстием постукивает по губам.
– Да на, на, – Колька напоследок затянулся и продел ему в пальцы окурок.
Веки протянулись влагой взгляда, в Олега пролился серый свет дня. Небо открылось зеркалом мутным, затертым, без отражения. Мы это небо для него подпираем двумя тенями, в сигаретном дыму дыхания то исчезаем, то возвращаемся, что-то говорим, существуем, вот окурок отняли, за ноги прихватили и тянем, протирая Олегом земляную полосу в павшей листве и прочесывая тугой ворс травяного сухостоя. Посреди осени за нами остается долгий след.
– Бэээф, – Олег наслаждается поездкой и смирно тянется по празднику своего одиночества.
– Че? – спрашиваю.
– Бф.
– Это да.
– Что, Олег Владимирыч, а может еще выпьем? – заскучав, юродничает Колька и через плечо синевой глаза поглядывает на него.
– ..Дэ-а, – и вдруг прорезался ясной речью, – а есть что?
– Ооох ты ж еп! – и рассмеялись, аж выпряглись от его ног.
Слыша нас где-то снаружи, Олег подрагивает от беззвучного смеха, точно от припадка.
Никто не видел, когда именно он падал и когда поднимался, Олега всегда находили на полюсах его существования. Вот идет, заживо трезвый, смотрит на все со сдержанным недоумением легкой амнезии, точно все припоминает, а не помнит.
– Здорово, пьянь, – говорит, по дороге меня перехватив рукопожатием.
– Здоров.
– Куда идешь?
– На реку.
– А, ну иди, не искушай, – и разошлись по делам, не оставляя теней в припеке полудня.
Он рассказывал, есть у него такой страшок – выпить и к реке пойти за прохладой и зрелищем, за движением горизонта воды, и закончиться в ней, телом прибиться к чужим берегам и упокоиться под заголовком окружных новостей. Зимой же, осмелев, он сидит у лунки. Скованный силой внешнего и внутреннего градуса, он смотрит в черный круг воды, как в рыбий зрачок, и что-то припоминает.
– Олег, зайди топор-то забери, – вот напомнили месяцы спустя, – и с топора он снова начинает собирать инструменты по домам и дворам, а некоторые и вовсе не находит, они ржавеют в траве.
Поднявшись, везде он шел по следам собственного труда. Ставил лестницу и лез на чердак, чтобы доправить потолок. На чердаке торчал недобитый гвоздь, рядом лежал молоток с витками изоленты на ручке, и Олег забивал гвоздь так, точно себя приколачивал покрепче, чтобы в этот раз не унесло, аж внизу сыпался сор и хозяйка накрывала стол платком. Те, до кого дошла весть, скоро звали Олега ставить забор, править стену сарая, баню достраивать, в срубе которой оставил долото, за которое когда-то не удержался и пропал, рассосавшись в хищном бурьяне.