Молодняк детдомовский, он и она получили жилье и шли к нему искрящей зимой, по-весеннему стуча сердцами. Олег вскоре подвязался править дом. Прошел по комнате и осматривает раму окна и в ней сонный снегопад, теперь в подпол забрался, да и вовсе шагает где-то над головой. На слова не тратится почти, а только кивает. Этот самый первый человек их новой жизни. Закончив дела, он торопился уйти, но все-таки они с благодарностью поймали его в гости пить чай.
Когда кто-нибудь третий был рядом, их охватывало молчание, из которого извлекали аккуратные слова в сторону этого третьего и сами обменивались скорее намеками, произнося обоюдные имена так, что постороннего невольно пробивал статических разряд. Каждый предмет в их руках отчужден. Все от них стоит отдельно, и они примечают вещи вокруг, а не пропускают в потоке рутины. Предчувствуют, что имеют какую-то новую власть, право распоряжаться вещами и собой, и друг-другом, и временем до самой смерти, и точно удивляясь – «надо же, вот посреди дома гостя принимаю».
От этого их движения иногда обращаются скованностью церемониальной грации, особенно когда Олегу подливают кипятку, подвигают угощение и строку в диалоге.
– Олег, а ты.
– Ну, я это.
– О, а мы.
– А я.
Не мог долго находиться рядом. Гадкое животное в нем скулило, чуя реальность увечий и холод сквозняка, который нечем заколотить.
Они, ему казалось, родились и воспитаны были от этого сквозняка, а не от людей вовсе, и сейчас неловко преодолевали это обморожение, расхаживались, растирались, снимая друг с друга прежнюю кожу.
Он стыдился этого странного отвращения и жалости, точно блуда, и скоро уже обходил их стороной.
– Душно мне у них, стыдно че-то. Не пойду больше.
И затерялся.
– Он у нас человек стихийный, не обижайтесь на него, – позже рассказал я новоселам, чтобы не подумали чего и не мучились зря.
– Это как?
– Пьет.
Сколько помню, он держал на силе собственных жил всякие деревяшки, а деревяшки держали его. Но как только дело источалось или падало из рук, он смотрел в ладони, как в раскрытую книгу, скучал от этой повести и скоро уже клонился к земле. Вот снова куда-то отпал, язык в падении прикусил, и кровь тянется с краев рта по выбритым щекам, как былому началу очередной жизни.
– Олег, – зовут из темноты.
– Олег Владимирович! Иди, досочку дам.