Петр со своим трактористом посидели ещё чуток у затухающего костерка и тоже полезли в палатку. Уткнулись носами в тряпьё, сохранившееся с прошлых сезонов, пахнущее плесенью, мышами и тараканами.
Вокруг всю ночь прыгали тушканчики и цвыркали одуревшие от весны чеканы.
3.
Утром Пётр вылез из палатки совсем не отдохнувшим, с онемевшими мышцами и хрустом в суставах. «Отвык, – подумал он, морщась, – Скоро привыкну к этой треклятой степной романтике…». Он потянулся всем телом, втянул в лёгкие запахи степи и оглянулся вокруг.
Вот она – опять степь… В первый свой сезон, пять лет назад она показалась ему прекрасной в своей необъятности, пахнущей коктейлем степных экзотических запахов, этакой ласковой природной натурой, точнее, натуральной природой, а не как с телеэкрана «Клуба кинопутешественников». Ну разве учуешь такой первозданный дикий воздух на московских улицах-проспектах… Да, поначалу она, степь показалась «московскому бамбуку» прелестной экзотикой – но уже через месяц она, степь, обернулась злобной фурией. Завывала по ночам в, казалось бы, полной тишине в периоды новолуния необъяснимыми наукой ультразвуками. И эти звуки унисонили с паническим воем шакалов. Она, степь, таилась своими суховеями, несущими порывами секущий стеклянный песок, сдирающий наждаком краску с автомобильной поверхности и обтачивающей за два-три года телеграфные столбы, точно карандаши. Она, степь, выглядела вечной, как космос в своей первоначальной дикости. Её, степь, нельзя покорить, ей можно только подчиняться. Как древнему шаману, которого считаешь шарлатаном – но всё равно боишься.
В этот сезон – пятый на боевом счету Петра – выехали позднее обычного, аж в начале июня. Что-то не ладилось у шефа с финансами. Как, впрочем, и во всей стране в этот период истории. Шеф изредка появлялся перед своими «шестёрками» с глазами, выпученными, как у рака, опущенного в кипяток. Орал, не объясняя причины своей злости, швырялся со своего стола разными канцелярскими принадлежностями, самого верного из своих «шестерных», лысого Толяна, пнул ботинком в задницу, чтобы тот не торчал на «маршруте бешенства». Пётр, в статусе козырной «шестёрки» сидел молча в углу кабинета в позе мыслителя, которому вообще не хочется ни во что вмешиваться, который очень устал и которому абсолютно наплевать на грядущие «большие миллионы». Пропал у него этакий жизненный азарт – и стало всё неинтересно.