Иван, нафаршированный догмами в лучших традициях политпросвета для домохозяек, читая и почитАя только «Правду», доводил себя порою до истерики, когда сталкивался с явными противоречиями. Вот и сегодня, когда Валентин вошел, Бабенко находился уже на месте. Это легко угадывалось по огромному облаку сизого ядреного дыма папирос «Беломорканал», которые на весь ЦК курил только он. Валентин сразу увидел небрежно отброшенную в сторону газету с огромными вопросительными знаками красным карандашом, что означало новый тур их бесплодной и, главное, никому не нужной дискуссии. К счастью, зазвонил телефон, Иван снял трубку.
– Любовь Ивановна, – забубнил он хриплым прокуренным голосом, – Любовь Ивановна, мать вашу ети, я у вас, бл…, последний раз спрашиваю, ети-ети, когда будет сводка, так-перетак, вы не играйтесь с огнем, бл…, Любовь Ивановна! Вы что, бл…, меня завтраками кормите, ети-ети в печень, вы с ЦК партии в игрушки, мать вашу, играть вздумали, я вам, бл…, последний раз, ети, докладную, бля…, накатаю на вас!
Любой нормальный человек, услышав такую тираду, а орал Иван Бабенко аж слышно на третьем этаже, мог подумать, что он, по крайней мере, попал не в то учреждение, ибо не должны в цитадели всех коммунистических штабов так кричать и выражаться. На самом деле, это был стиль работы куратора железнодорожного транспорта ЦК Ивана Бабенко. Прежде, чем внедриться в «белое» здание на улице Орджоникидзе, не один год отдал производству, вышел и пробился из самой гущи масс. Начинал со знаменитого пролетарскими традициями железнодорожного депо Киев-Пассажирский. В этом трудовом коллективе его и воспитали, здесь он долгое время возглавлял парторганизацию. И хоть потом прошел и райком, и горком партии, трудовая закалка въелась намертво.
Его манеру – разговаривать (мат через слово), беспрестанно курить (крепкие папиросы) знало и начальство, и все, кто с ним общался по работе, в данном случае – Любовь Ивановна из Министерства транспорта. И не то, чтобы прощали, просто не обращали внимания, привыкли, тем более что сам по себе Бабенко был, в принципе, нормальным мужиком. А со словами, которые у него служили связками между другими словами, он упорно и каждодневно боролся, глотая их окончания, так что разобрать что-либо из его словесных тирад не представлялось возможным.