— Да, доводилось, — тихо ответил Тимофей, будто боясь спугнуть
громким словом горестные мысли друга.
— Больше суток тогда свирепствовала чёрная пурга, завывая ветром
как страшным, диким зверем, сравняв небо и землю непроглядной
снежной пеленой. За те проклятые сутки мне казалось, что я потеряю
рассудок или моё сердце разорвётся в груди на миллион осколков.
Сотни раз я себе представлял тогда, как моя Хадне лежит в тундре,
занесённая снегом, свернувшись калачиком, прикрывая руками живот,
чтобы согреть нашего малыша.
На последнем слове у Толлумана дрогнул голос, и он замолчал,
закрыв глаза и подняв лицо к небу. Толлуман тихонечко застонал.
Тимофею в тот момент казалось, что друг сейчас завоет, как это
делают волки, долго и протяжно.
— Мы искали её всю зиму и весну. Летом, каслая в обратный путь,
мы её нашли. Она лежала в ложбинке, лежала именно так, как я
представлял в ту проклятую ночь. На том же месте мы их и
похоронили, мою Хадне и моего ребёнка.
Толлуман вскочил с места и с неистовой силой стал швырять на
нарты все спиленные и срубленные деревья. Он хватал по стволу в обе
руки и швырял с остервенением, с яростью, вкладывая в каждый бросок
всю свою боль, пытаясь таким образом заглушить щемящее чувство
утраты. Тимофей отошёл в сторону, дабы не зацепило. Он молча
наблюдал, не мешал, давая возможность другу выпустить пар.
Борьба с болью утраты продолжалась до тех пор, пока не осталось
ни одного неубранного дерева. Поправив на нартах древесный стог,
Толлуман закрепил груз верёвкой. Огляделся по сторонам в поисках
друга.
— Можно возвращаться в стойбище, — глядя на Тимофея, сказал он с
каменным лицом.
Тимофею даже показалось, что якут немного постарел, хотя и было
ему всего двадцать четыре года. К сожалению, так бывает, когда на
долю человека приходится слишком много тягот, страданий и боли.
Долгое время ехали молча, взобравшись наверх древесного стога.
Тимофей мысленно прокручивал исповедь Толлумана и его слова: «Звон
подвесок на повязке, чтоб ты знал, отпугивает злых духов от невесты
и её будущего мужа, от их будущей семьи». Эти слова сверлили мозг
Тимофею, не давая покоя и возможности думать о чём-то другом. В
конце концов он не вытерпел и сказал:
— Выходит, не работает ваше поверье.
— Какое поверье? — Толлуман удивлённо уставился на Тимофея.