– Вы не имеете права…
– Молчать! Мальчишка! А я еще тащил вас. Уходите! Невозможно! – Голицын кричал, руки его тряслись, и Крылов тоже заорал в бешенстве, стараясь перекричать его:
– Не нужен мне ваш конкурс! Не рассчитывайте! Я отказываюсь от лаборатории, имейте в виду!
– Угрожаете? Мне? Вы что ж думали, после этого… Вдруг Голицын вцепился в ручки кресла и, погрузнев, опустился на сиденье. Крылов испуганно рванулся к нему, но Голицын с отвращением отстранил его, открыл ящик, достал патрон валидола, бросил в рот таблетку, закрыл глаза и, передохнув, засмеялся тоненько, победно.
– Ай-яй-яй, за что же вы лишили нас своей милости? На кого же вы нас покидаете, горемычных? – Потом он перестал смеяться и сказал сладко-издевательски: – На вашем месте я бы не стал иметь дело с такими тиранами, как я. Принципы надо доводить до конца.
– И чудесно, и чудесно, – подхватил Крылов. – Я уйду.
– Ради бога. Не задерживаю. Хоть сегодня же.
В несколько шагов Крылов очутился у двери, с силой распахнул ее.
– Одну минуту! – крикнул Голицын так, что в приемной было слышно и секретарша встревоженно привстала. – Не вы уходите, а я вас увольняю. И запомните: вы уходите не от меня, а от науки.
У Песецкого был свой уголок, огороженный книжным шкафом, набитым справочниками и детективными романами.
– Я не помешаю? – спросил Крылов.
Песецкий не шевельнулся, проговорил осторожно, стараясь не слушать себя:
– Прошу, в смысле умоляю, катись отсюда.
Крылов уселся на табурет. Песецкий механически черкал бумагу. У него было злое и умное лицо человека, недовольного собою. Наконец он отбросил карандаш, потянулся.
– Ты еще здесь? Как по-твоему может ли паралитик убить шестнадцать человек? Если да, то каким образом? Почему ты не читаешь детективов? Великолепный тренаж! Хочешь, дам? «Смерть в клетке». Блеск! Ты чего куксишься? Слава угнетает?
– Точно, – сказал Крылов.
– Кстати, как мне ни противно, но я вынужден сообщить: эн равно плюс три и три десятых.
– Вот видишь!
– Не можешь удержаться? Пошляк!
Они обсудили данные, полученные в свое время Федоровым и станцией на Эльбрусе. Уравнение получалось длинное, на полстраницы, но Песецкий восхищался им, называл его «цыпочкой» и утверждал, что теперь его может решить и вахтер.
Уравнение действительно было изящным, и Крылов чувствовал, что оно абсолютно верное. Они любовались им, как красиво сработанной вещью.