Позже, классе в пятом-шестом я стала сочинять какие-то исторические пьесы и романы. А потом, уже студенткой, еще и рассказы. Но отношение к этому было примерно таким же, как к моему первому сборнику стихов о несчастной любви к коварно покинувшему меня однокласснику Коле, который я «издала» в одном экземпляре в третьем классе. И со временем творчество, которое все кругом называли игрой, уступило место серьезным занятиям.
Потом, несколько жизней спустя, оно вернулось, только уже без стихов. Стихи рассеялись где-то в воздухе между третьей и четвертой жизнями.
И вот не так давно, делая в квартире генеральную уборку, я их нашла – стихи и рассказы, написанные одни сорок, другие тридцать лет назад. В отличие от Семена Ильича я не побоялась открыть эти машинописные страницы, украшенные фотографиями и наивными картинками и связанные узкой шелковистой ленточкой в «папке для дипломных работ».
Автор показался мне почти незнакомым. Ну, если только чуть-чуть, смутно… Я читала эти страницы как филолог, обнаруживая подтексты и скрытые смыслы, видела их литературную слабость и эмоциональную силу. И мне почему-то стало очень грустно. Как будто я их не нашла, а потеряла.
Стоило ли открывать эти вещи, написанные какой-то юной, глупой девочкой, жившей среди странных предметов старого быта и смутно тосковавшей по чему-то совсем другому? Открывать и убеждаться, что эта девочка писала не такие уж плохие рассказы и что, возможно, не стоило бросать эти игры и тратить двадцать лет на серьезные дела, которые получались гораздо хуже? Наверное, все-таки стоило. Хотя бы для того чтобы, аккуратно вмешавшись в неумелый текст, найти и проявить в нем то, что сама девочка тогда не заметила, просто не могла заметить в силу своего юного возраста. Но оно сказалось. Да, да, она сама не понимала тогда, что написала…
И теперь, когда старые страницы легли рядом с новыми, мне кажется, что я смотрю на те давние свои жизни в бинокль, поворачивая его то одной, то другой стороной. Что-то кажется преувеличенным и близким, что-то – отдаленным и маленьким, еле различимым. Это уж как получится: такая игра памяти. И горизонт – эта воображаемая линия между небом и землей – то теряет свою четкость в тумане, то проясняется.
***
В час, когда улицы тихи,
В своем отчаянье усталом