Однако в этот раз молчание напарника неприятно давило на нервы,
и временами казалось, что воздух вокруг дрожит от напряжения, точно
над кипящим котлом. Окончательную ненормальность ситуации придавало
то, что фон Вегерхоф, явно ощущавший царящую вокруг принужденность,
пытался ее развеять, изображая разговорчивого легкомысленного
попутчика. От того, что оба – и Мартин, и Курт – знали, что стриг в
их присутствии играет ту роль, каковую привык исполнять в образе
барона фон Вегерхофа, обоим становилось неловко; хотя, надо отдать
должное, порою попытки эти и впрямь увенчивались успехом, и
напряжение почти без остатка растворялось.
– Городок вправду небольшой, – сказал Мартин, увидев, как
Курт разглядывает приближающиеся стены, и он молча кивнул в ответ.
– Граф как-то сказал, что каждого своего подданного он знает в
лицо, и я не удивлюсь, если это не фигура речи. Я сам за несколько
дней выучил почти всех горожан.
– Не люблю мелкие городки, – вздохнул Курт недовольно. – В
них обыкновенно вызревают самые крупные неприятности.
– Пражские обитатели могли бы напомнить, что ты не совсем
прав.
Курт не ответил, с заметным трудом попытавшись ускорить шаг – с
виду пологий холм оказался довольно крутым на подъеме, и идти
становилось все тяжелее, особенно после нескольких часов пути. Не
прихрамывать из-за тупой тянущей боли в правой ноге уже было
невозможно, и от того, что спутники медлили, подстраиваясь под
него, на самого себя в душе просыпалась тоскливая бессильная
злость. Может, и впрямь – прав Хауэр, правы Бруно и Висконти, уже
не намекающие, а прямо говорящие ему при каждой встрече, что пора
бы сменить бродячую жизнь агента Совета хотя бы на должность
обер-инквизитора в любом городе на выбор… Больше чем четверть века
службы поминались все чаще, и отзывалось на эту память не разум, а
тело – с каждым годом все назойливей, все явственней; однажды сырым
осенним утром вдруг начинал ныть перелом, о котором, казалось,
забыл уж лет десять как, или зажившая, как думалось, полдюжины
годов назад рана вдруг вспыхивала внезапной резью, или в суставе,
вывихнутом лет двадцать назад, начинало ломить, и все менее
удачными становились попытки не обращать внимания, отмахнуться
«пройдет», ибо ничего не проходило. Каждое новое напоминание о
былых днях, приходя, водворялось в теле прочно, по-хозяйски,
устраивалось основательно и навсегда. И хотя при каждом появлении в
лазарете академии Курт неизменно становился объектом приложения
целительских умений Нессель и Альты – с каждым годом становилось
все яснее: даже лучшие лекари Империи не в силах вечно противиться
обычной смертной человеческой природе, медленно, но верно берущей
своё…