– А что, если я не нуждаюсь в вашей помощи?
– Тогда странно, почему вы не отправились домой раньше.
В этой полуулыбке и чуть приподнятой брови можно увидеть одобрение. Она довольно красива. Бронзовая кожа и светло-карие, почти янтарные глаза. Но с ней не все так просто. Ее улыбку придется заслужить.
– Думаю, мы оба знаем ответ. Главное, что я уже не там, верно? А домой могу вернуться и отсюда.
– А где ваш дом?
– Даже не знаю, существует ли он теперь.
– Мы тут не в игры играем, – ворчит Эддисон.
Майя мерит его холодным взглядом.
– Нет. Конечно же, нет. Погибли люди, столько жизней поломано… И уверена, вам пришлось оторваться от важного матча.
Эддисон краснеет и вздергивает повыше молнию куртки.
– Не похоже, что вы нервничаете, – замечает Виктор.
Она пожимает плечами и делает глоток, осторожно обхватив бутылку забинтованными руками.
– А должна?
– Людям, как правило, не по себе от разговоров с ФБР.
– Не вижу особой разницы с разговорами с… – она прикусывает рассеченную нижнюю губу.
– С кем? – мягко уточняет Виктор.
– С ним, – отвечает она. – С Садовником.
– Человек, который удерживал вас, вы говорили с его садовником?
Майя качает головой.
– Он был Садовником.
* * *
Только не думайте, что я называла его так из страха или почитания, или из ложного чувства приличия. И вообще не я его так назвала. Это имя, как и многое другое, появилось от нашего незнания. Если мы чего-то не знали, то просто додумывали или постепенно теряли к этому интерес. Думаю, это какая-то форма прагматизма. Люди нежные и отзывчивые, которые отчаянно нуждались в одобрении других, становились жертвами стокгольмского синдрома[2]. А остальные склонялись к прагматизму. Я насмотрелась и на тех, и на других, поэтому стою ближе к прагматикам.
Я услышала его имя в первый же день, как попала туда.
Когда я пришла в себя, голова раскалывалась как с самого страшного похмелья, какое мне только доводилось испытывать. Поначалу я даже глаза не могла открыть. Каждый вдох отдавался болью в черепе, не говоря уже о движении. Должно быть, я застонала, поскольку почувствовала вдруг на лице мокрую тряпку. И женский голос заверил меня, что это просто вода.
Не знаю, что меня встревожило больше: тот факт, что она, очевидно, проделывала это не в первый раз, или то, что это вообще была она. Среди тех, кто меня похитил, не было женщины, это я знала точно.