- Прости, - вздохнула пухленькая Марья, подумав. – Но ты ж
понимаешь, нам же нужно госпожу Женевьев поставить на ноги. Она ж и
в воду холодную упала вчера, и теперь лежит, не шевелится! Она же
даже в Бастионе каждое утро, поднималась и по камере ходила –
говорила, что если не будет ходить, то совсем рассыплется, а ей ещё
отомстить врагам и клеветникам нужно. Нет, я сама не слышала, -
вздохнула Марья, - мне рассказывали, когда спрашивала о ней, я-то
не в соседней камере была, не рядом. И потом тоже, пока добирались,
а сама понимаешь – добирались долго и сложно, два месяца без
малого. Она ж говорила всё время, что не всё ещё потеряно, и
справедливость непременно победит, потому что иначе не бывает, и
потому что бог за всем приглядывает, и не оставит дело так.
- Бежать, что ль, собралась? – нахмурилась вторая тётка,
тощая.
- Отсюда не сбежишь, - покачала головой Пелагея. – И зачем? Жить
и тут можно.
- А вы госпожа Трезон, вообще помолчите, - сверкнула на тощую
глазами Марья. – Вас вот забыли спросить, кому куда бежать.
- Так придёт время, спросите ещё, - усмехнулась та, не пойми,
чему.
- И не подумаю. Господина дознавателя при вас больше нет, и
господина кардинала тоже нет. Никого нет, только вы. А госпожа
оклемается и посильнее вас будет, ясно вам? – теперь Марья
наступала на тощую госпожу Трезон.
- Поговори у меня, - нахмурилась та.
- А и поговорю. Нет больше вашей власти тут, ясно?
- Это мы ещё посмотрим, - хорохорилась тощая, но что-то мне
подсказывало, что полной уверенности у неё нет.
- А ну брысь обе, - сверкнула на них глазами Пелагея, и обе
посторонились, пропустили её к моей лежанке. – Меланья, неси
кисель.
Я наконец-то смогла разглядеть Меланью – девочка-подросток, с
длинной чёрной косой, немного похожая на Пелагею. Дочка? Она с
поклоном подала керамическую чашку и деревянную ложку, Пелагея
приняла.
- Придержи, - кивнула на меня.
Девочка подошла, приподняла меня за плечи – с той
бесцеремонностью, которая говорит об опыте – а Пелагея зачерпнула
ложкой кисель и понесла к моим губам.
Ну вот, дожила, с ложки уже кормят. Это было… как-то неправильно
это было, я ж должна сама. Но сама не могу, губы-то еле шевелятся,
и глотаю тоже еле-еле. Кисель оказался черничным, несладким,
вкусным. Самое то, что я могу сейчас проглотить.