А сам кол осиновый занес.
— Признаю, — прошелестел вампирюка. — Но…
Что он там в свое оправдание собирался бормотать, мы слушать
не стали. Мих кол ему в сердце вогнал. С одного маха! Это мы еще
милосердно поступили! Могли бы для начала конечности повыдергивать
да глазюки повыкалывать.
Кровопийца содрогнулся, закашлялся красным. Но живучий гад
оказался. Мы уходили — он еще барахтался. Полз за нами, вернее, за
Амелией, которую Мих взвалил на плечо.
Стоит глаза прикрыть, так до сих пор в ушах его
шепот:
— Амелия… Мелли…
Вот и не понимаю я, господин дознаватель, за что нас
задержали. Кровопийцы — угроза всем разумным расам, я так считаю!
От них и люди страдают, и гномы, и орки, да и драконы, небось,
тоже! Надо под корень извести всю их народность. А то, что
разговоры ходят о том, чтобы вампиров признать равными остальным, —
так это опасный бред! Бред и ересь!
Вот и весь мой сказ!»
Мужчина осторожно сложил лист, потертый на сгибах, и убрал в
шкатулку, где кроме других пожелтевших бумаг лежал медальон на
золотой цепочке и локон белокурых волос, перевязанный голубой
атласной лентой.
Он вздохнул, опершись на стол. С каждым годом становилось все
тяжелее открыть шкатулку из темного дерева, инкрустированную
разноцветными стеклышками и кварцем. На вид — очень дешевую. И
все-таки самую дорогую.
Он не знал, хватит ли сил открыть ее в следующем году. И
надеялся, что не хватит. Сколько можно тянуть?
Не успел он додумать эту мысль, как на затылок обрушился удар,
стирая чувства и воспоминания.
Летиция
Я не сразу нашла свое имя в списке поступивших, хотя внимательно
прочитала все фамилии в рейтингах боевого и целительского
факультетов, факультета теории и исследований и, конечно, провела
пальцем от первой до последней строчки списка факультета
артефакторики и рун. Летиция Хаул не значилась ни в одном из
них.
— Леди Ле́ти! — громыхнул над ухом Дуг, неугомонный орк, который
был со мной в одной группе претендентов. — Не там смотришь!
— Перестать меня так называть, — прошипела я. — Сколько
говорить, я не леди!
Я уже сто раз пожалела, что как-то за завтраком рассказала о
детской дразнилке, которая прилипла ко мне намертво. Моя бедная
матушка умерла сразу после родов, но успела дать мне имя. Назвала
Летицией, видно, понадеявшись, что благородное и звучное имя
подарит ее дочери если не лучшую жизнь, то хотя бы надежду на нее.
Но в бедном квартале, откуда я родом, имя превратилось в
насмешку.