Аккуратно, держа входную дверь дома
на прицеле, прохожу мимо мертвого животного. Не выдерживаю - бросаю
взгляд на ее рану.
И содрогаюсь от ужаса.
Шея разодрана в клочья, в лоскуты.
Что за ужасное оружие оставляет такие следы? В моем мире я такого
не помню.
Быстро осматриваю сарай. Никого,
только воткнутые в сено вилы да валяющееся рядом ведро. Идем
дальше. В дом.
Подойдя ближе к распахнутой двери, я
услышал звук. Непонятный, повторяющийся. И чем дальше я заходил
внутрь, осторожно, стараясь не скрипеть, ступая по половицам, тем
сильнее он становился.
И я уже понял, что это за звук. Но он
настолько не вписывался в окружающую обстановку, что раз за разом
отбрасывал глупые и страшные догадки.
Чавканье.
Кто-то с глухим рыком вонзал зубы в
пищу, рвал ее, а затем также негромко, утробно рыча, чавкал,
пережёвывая. Словно собака, причём достаточно крупная, грызет кусок
мяса.
Пистолет смотрит вперед, указательный
палец слегка потеет на спусковом крючке. Шаг. Стою, прислушиваюсь к
ритму чавканья, к довольному рыку. Еще шаг. Не изменился темп? Нет.
Тогда еще шаг.
Не заходя внутрь, держась на
расстоянии от дверного проема, осматриваю комнату.
Каменная, дровяная печь, широкий стол
с грубо сколоченными лавками по обеим сторонам от него. На полу
вязаные дорожки. Свет, пробивающийся сквозь небольшое оконце с
занавесками, скупо падает на них. Где-то громко тикают часы.
Взгляд идет дальше, тщательно
исследуя все вокруг. И натыкается на ступню.
Вытягиваю шею, заглядывая за проем.
Нога, обутая в сапог. Лежит на полу. И чавканье вот совсем тут,
недалеко.
Шаг.
Нога принадлежит человеку. Раскинув
конечности, он с закрытыми глазами лежит на полу. И рядом еще один
человек. Он сидит ко мне спиной, прямо у лежащего. И именно он
чавкает.
Склоняет голову вниз, к телу. Шевелит
ею, отчего лежащий на полу слегка дергается. Затем выпрямляется и
чавкает. Обращаю внимание, что сидящий одет в черный с золотом
китель. Точно такой же, какой был и на мне. Это мой союзник?
– Эй, – тихонько зову я.
Ствол пистолета смотрит прямо ему в
голову.
Чавканье прекращается, жующий резко
оборачивается.
Ох, матушки мои!
Всматриваюсь в лицо повернувшегося, и
холодные когти ужаса вонзаются в спину.
Выпяченная вперёд челюсть с
огромными, торчащими в разные стороны, гипертрофированными зубами,
с которых стекает кровавая слюна. Сплюснутый, словно раздавленный
нос, и глаза, смотрящие с дикой, звериной яростью.