- А Солон
твой, похоже, против царя, - шепнул я на ухо Лиду.
Скиф
улыбнулся и ответил:
- Ветер
дует – харчевник поворачивается. Этот знает, как угодить любому
гостю.
Мы
взнуздывали своих коньков и собирались покинуть Пантикапей. Царь
поручил мне вернуть в полис Андроника и его гоплитов. Гангрена
измены поразила юг царства и едва не перекинулась на столицу.
Хорошо, что все-таки сработал план Лида.
Ночные
беспорядки трехдневной давности подогрели бунтовщиков. Агора
бурлила, ораторы обвиняли во всем царя. Лид поднялся на кафедру и
не побоялся напомнить горожанам, что только у царя можно сейчас
искать справедливости. И как сказал! Он призвал всех обиженных идти
к дворцу и потребовать у государя защиты, мол, так сразу станет
ясно каков владыка и есть ли еще в этом полисе правда?!
Поначалу не все шло гладко: толпа шумела,
волновалась, источая гнев и злобу, но во дворец вошли только самые
уважаемые люди, которым царь и сообщил об измене, а потом попросил
навести порядок в столице и защитить не только свое добро, но и
царство. Может, в числе царевых «гостей» и были мятежники, но куда
больше честных купцов и богатых граждан. Государя они услышали и к
вечеру волнения в Пантикапее утихли, а царская тюрьма наполнилась
бунтовщиками, чьи имена раньше назвали Гиппиас и Теллус. И список
заговорщиков оказался длинным. Гиппиас поведал, что все архонты
полисов на юг от столицы – изменники.
Когда из
Мирмекия пришло подкрепление, царь решился расстаться со мной и
поручил вернуть в Пантикапей войско, чтобы спасти свой трон, а не
Гекатея в Синдике. Без сожаления я возвратил государю ключи от
сокровищницы и теперь с надеждой смотрю в будущее. Конек игреневой
масти уже пытался меня укусить, но это только улучшило мне
настроение: в дороге не будет скучно! Имя ему придумал. Назвал
Бурым. Ведь Бурый - и в масть, и по характеру.
***
Я, двигался
медленно, охваченный приятным утомлением, постепенно сменявшим
возбуждение от быстрой скачки. А Фароату казалось, что он ступает
неуверенно и мягко и что земля слегка покачивается под ним, так
бывало каждый раз, когда он шел пешком после долгой верховой езды.
Приятная истома разливалась по телу, и он улыбался сам себе,
прислушиваясь к каким-то мыслям, неясным, но относившимся к чему-то
хорошему и веселому. Он попробовал разобрать их, не сумел и, желая
объяснить свое настроение, подумал: «Скоро война! Наберу много
голов, украшу коня вражескими волосами... Будут все завидовать мне,
сделаюсь знаменитым...»