Солнце уже поднялось над головой, а это означало – полдень, и жара навалилась на город, плотно и тяжело.
Молодой человек остановился, наконец, у живописного дома, постучал в блестящую темную дверь. Ему отворил сам хозяин – Корнелий Непот, улыбающийся, веселый с блестящими глазами и легкими движениями…
– Катулл! Гай! Ты!
Катулл почувствовал одновременно легкость и скованность, словно комок подступил к горлу, и он ничего не ответил, да, впрочем, они уже шли сквозь нежную прохладу дома, сквозь внутренний дворик, наконец, достигли покоев Корнелия – прохладный зал с задрапированными окнами, сквозь которые мягко пробивался свет.
Стол, заваленный свитками книг, книжные шкафы, наполненные исписанными рулонами, небольшие статуэтки богов и богинь, мифических животных, критская керамика, коринфская бронза… чего только не было в этой обители Муз…
– Рассказывай, что, как? – нетерпеливо приступил Корнелий к расспросам.
– Приехал.
– Как дома?
– Хорошо. Отец надеется на щедрый урожай, сестра выросла, почти невеста, брат весел, мать здорова…
– Да. Веронский виноград, – мечтательно произнес Корнелий. – А мои как?
– Отлично! Вот, просили тебе передать… – и он протянул Корнелию небольшое письмо, а также мешочек, доверху наполненный сестерциями.
Пока Корнелий читал, Катулл подошел к окну и, отодвинув портьеру, выглянул в окно. За окном рос сад, и в солнечной зелени весенних деревьев цвел розовыми, белыми, сиреневыми, огненными всполохами. Сад дышал. Небо глядело в душу. Небо сияло сквозь легкие облака, сквозь ветви цветущих деревьев.
Он уже знал этот особый покой, вселяющий уверенность и силу, запредельный, особый… Он чувствовал, когда Небо с ним разговаривало. Он различал этот язык, любил его.
Корнелий окликнул Катулла, вывел его из особого состояния силы, в руках Корнелия плескалось темное маслянистое вино в бокале, он плеснул в другой бокал Катуллу…
– За встречу, друг! Будем здоровы!
– Сперва тебе нужно встретиться с нашими, это отличные поэты-неотерики, мы представляем здесь в Риме Александрийскую школу…
– Я перевожу Каллимаха…
– Не сомневаюсь в тебе. Ты ведь не перестал писать свои ямбы?
– Я бы сказал, наоборот….
– Уверен, в Риме тебя оценят.