Рано утром, когда Краслен пришел в центр, здесь было почти
пусто. Что же случилось? Кирпичников хотел поскорее отправиться в
Мавзолей Первого вождя, находившийся точно напротив того места,
откуда он только что вышел, но, судя по всему, это было невозможно.
Кое-как Краслен пробился к выходу с площади и вышел на широкую
улицу в надежде, что там сможет прогуляться спокойно. Не тут-то
было.
Главная столичная улица тоже оказалась заполнена народом и
усеяна листовками, которые падали и падали с самолетов. Кирпичников
подобрал одну и, прочтя, ухмыльнулся: это встречали Жакерию
Урожайскую. Стало быть, он, случайный попутчик героини, совершившей
беспосадочный перелет, тоже мог считать себя виновником
торжества.

Жакерия проехала несколько минут спустя: в открытом автомобиле,
украшенном цветами, нарочно едущем на малой скорости, с черными
прядями, выбивающимися из-под расстегнутого шлема, и дымящейся
цигаркой в восхитительных малиновых губах. Она махала ручкой в
грубой кожаной перчатке, улыбалась и, как подобает закаленной и
спортивной коммунистке, без труда поймала букет розовых тюльпанов,
кем-то брошенный. Краслена Жакерия не заметила. А может, не узнала?
Он попытался протиснуться ближе, но без толку. Наверно, героическая
летчица уже позабыла своего попутчика, которого высадила на
аэродроме нынче утром, и который бросился к метро еще до того, как
о приземлении Жакерии стало известно. От этой мысли Кирпичников
чувствовал себя обиженным и как будто бы даже ревновал. Впрочем,
нет, ревновать он не мог, он любил лишь Бензину, а эта особа с
цигаркой… А может?.. Да нет же, Бензину, и только!
Когда кортеж машин, везущих летчицу, конструкторов ее аэроплана,
ее тренеров, помощников и разных ответлиц, исчез в воротах, что
вели к центральной площади, Краслен пошел бродить по городу.
Он вглядывался в целеустремленные и радостные лица на широких
проспектах, задирал голову, пытаясь сосчитать количество аэропланов
и махолетчиков, ежесекундно проносившихся над головой, с
любопытством прислушивался к дикторским голосам, звучащим из
радиоточек. Сначала вглядывался в каждый небоскреб, в каждое
монументальное строение, в каждую статую, в каждую поражающую
воображение и вздымающуюся к солнцу светлую громадину из стекла и
бетона. Потом перестал: слишком много их было.