На первых порах Лондон отнесся к Уистлеру вполне милостиво. Но это скоро кончилось. Художественный рынок Лондона был, по существу, взят на откуп преуспевающими дельцами-художниками из Академии – типа Фрита, которого Уистлер ненавидел от всего сердца. Творения Фрита полностью отвечали вкусам английской буржуазии. Подход к живописи у него был чисто коммерческий. Фрит особенно ценил занимательный, оптимистический сюжет – вроде, например, «Дня дерби» – большого полотна, переполненного колясками, румяными леди в шелках, джентльменами в крахмальном белье, нарядными детками, слугами, чистенькими лохмотьями неунывающих нищих, всякими сантиментами и забавными происшествиями. Все это, до тонкости выписанное в поте лица, – вот что нравилось и за что, не скупясь, платила самая богатая в мире английская буржуазия. На одной такой академической выставке Уистлер остановился перед картиной Фрита, вскинул монокль и воскликнул: «Удивительно! На этой картине целый рассказ! Смотрите, у девочки – киска, а у другой девочки – собачка, а эта девочка сломала игрушку, настоящие слезки текут по ее щечкам. Потрясающе!» – уронил монокль и удалился, нарушив общее благодушие. Острот ему не прощали. Но Уистлер не сразу почувствовал опасность изоляции.
Фантен скоро вернулся в Париж, а Легро натурализовался в Англии и прожил там до самой смерти, руководя одной из самых популярных художественных школ. Письма Уистлера этих лет к Фантену полны самой дружеской теплоты и стремлением поделиться своими художественными интересами, там же впервые встречается имя Джо, любимой натурщицы Уистлера, красивой рыжеволосой ирландки, которую он писал десятки раз. Интересно сопоставить ее одухотворенный, сдержанный и тонкий образ в «Девушке в белом», названной позднее «Симфонией в белом № 1», или в «Мален ькой девочке в белом» («Симфония в белом № 2») с ее же портретом «Прекрасной ирландки» кисти Курбе, написанным в те же 1860-е годы, когда Уистлер с Джо наезжали во Францию и жили то в Париже, то в Бретани.
В «Девушке в белом» Уистлер долго бился над решением поставленной им перед собой задачи – написать на белом фоне белую фигуру Джо, оцепенело стоящую, опустив руки. Но это не пассивность и покой, а прерванное потенциальное движение. Вопрошающий взгляд девушки психологически сложен и отличает его от портрета Курбе. С другой стороны, можно провести некоторую аналогию с ранними портретами Дега. Уистлер так устал от этой работы, что поехал к морю на границе с Испанией, о которой давно мечтал, но застрял в Гетари – и так никогда и не попал дальше десяти миль от границы (см. письма к Фантену). «Девушку в белом» удалось показать на выставке в новой галерее на Бейкер-стрит, но, показанная между Фритом и ему подобными, она не произвела впечатления; на Академическую выставку 1862 года ее не взяли; не приняли и в парижский Салон, куда Уистлер ее послал. Тогда он собрался выставить ее у парижского торговца картинами Мартине, где еще раньше выставлял свои офорты. Но ему повезло (в Салоне он был отвергнут вместе с множеством таких передовых художников, как Курбе, Мане, Фантен-Латур, Бракмон, Писсарро и другие), что император Наполеон III сделал «изящный жест» и предоставил для «Салона отверженных» пустующий Дворец промышленности, рассчитывая на посрамление неугодных мастеров. Туда попало все самое интересное, и «Салон отверженных» имел огромный, хоть и скандальный успех. Самая неистовая ругань и насмешки, как известно, достались на долю «Завтрака на траве» Мане и «Девушки в белом» Уистлера. Один из французских критиков – Поль Манц – в рецензии на «Салон отверженных» назвал ее «Симфонией в белом». Уистлеру это понравилось, и он принял это название. Уже у Мюрже говорится о «Симфонии о влиянии синего в искусстве», а у Готье есть целая поэма «Симфония в белом мажоре». Музыкальные названия вошли в моду.