Мои башмаки еще целовали ковровую дорожку на полу, а я уже оказался в шлюзовой камере. Мысленно, конечно. Перед моим взором возникла грязная неопрятная старуха с кривой деревянной клюкой и огромной бородавкой на носу. Она осматривала холодным пронзительным взглядом шлюзовую камеру, а у ее ног, на прочной пластиковой цепи сидел лохматый жирный карлик в рваной красной майке и обгладывал копченую свиную ногу… Ковровая дорожка кончилась, башмаки послали ей последний воздушный поцелуй, дверь камеры распахнулась и я увидел немолодую, но тщательно ухоженную даму, одетую по последней столичной моде. У ее ног стояла изящная тележка с многочисленным багажом, а в руках был футляр от кларнета. Я открыл рот, чтобы поздороваться, но она прижала палец к губам, призывая помолчать. Из-за высокого баула показался ее спутник. По знаку женщины маленький человечек вскинул голову, взял в руки кларнет и заиграл. Золотые кудри карлика взлетали в такт музыке, полы странного черного костюма с длинным двойным хвостом метались вправо и влево, глаза были прикрыты, а звучавшая мелодия казалась странной и завораживающей. Ни разу в своей жизни я не слышал ничего подобного! Казалось, это играет златокудрый ангелочек. Маленький состарившийся ангелочек поет песню без слов: о несбывшихся мечтах, о безответной любви, о светлой печали…
…Музыка закончилась, последние ноты взлетели в воздух, закружились, словно желтые осенние листья и сгорели, не долетая до пола. А я стоял и плакал. Я только что прожил чужую жизнь: страдал, любил, радовался, терпел муки и боль….
Женщина подошла ко мне и легонько дотронулась до плеча.
– В первый раз это производит сильное впечатление, – тихо сказала она, – но я хотела, чтобы Маленький Карл рассказал о себе прежде, чем вы составите мнение о своих нежданных гостях.
***
Мы пили чай. Теплый зеленый чай, ароматно пахнущий далекими лугами Тройта. Клара – так звали спутницу Маленького Карла – сама заварила травы, достав их из большой резной шкатулки, что покоилась в ее багаже. Златокудрый карлик сидел на высоком удобном креслице, сооруженном Симпатягой, весело болтал ногами и улыбался. Издалека он казался маленьким мальчиком, но лицо его было старым и морщинистым. Левую щеку пересекал длинный уродливый шрам – от виска до подбородка. А еще он не говорил. Совсем. У маленького музыканта был вырезан язык.