Лесовичок взял купюры, и снова его
лицо вытянулось, стало жалобным.
— В девять машина должна прийти с
елками, грузчик заболел, помочь некому. Останься, а? Пятьдесят
рублей плачу. Машина прямо на рынок зайдет, там минут на пятнадцать
работы… — Почему-то он сделал выводы, что я не буду ему помогать, и
залепетал: — Понимаю, деньги небольшие, но добро казенное, больше
не могу, помоги, а? Еще накину, сотка будет за все.
Сто рублей — это почти тысяча на наши
деньги. Два дня можно прожить.
Я хотел согласиться, но мой живот
громко возмутился, что его человека неплохо бы покормить. Лесовичок
хлопнул себя по лбу.
— Вот болван старый. У меня ж пирожки
есть, еще горячие. И травяной чай с медом со своей пасеки.
Я потер руки.
— Пирожки — это хорошо. Как можно
устоять? Остаюсь!
Лесовичок отдал мне свою красную
чашку, себе налил чай в крышку термоса, вытащил нечто, похожее на
младенца, завернутого в одеяло, долго разматывал его, шуршал
пищевой пленкой.
Я почуял пирожки раньше, чем увидел.
А увидел — чуть язык не проглотил! В отдельной емкости были печеные
— румяные, с темно-оранжевой корочкой сверху, и жареные. Мне
хотелось именно жареных. Рот наполнился слюной в предвкушении.
Голод отодвинул мысли о двойниках и о
том, как их найти. Огромных усилий стоило не поедать беляши с
урчанием, а я наседал в основном на них — все-таки организм у меня
пока еще растущий, мяса не просто желал, а прям требовал.
— Ну как? — поинтересовался
лесовичок, хитро прищурившись.
— О-о-о, божественно, дядя Николай, —
ответил я с набитым ртом. — И вкус интересный, перченый да с
лучком… М-м-м…
Так, стоп, остановись, Саня! Нужно же
и хозяину оставить!
— Ты ешь, ешь, — довольно сказал
лесовичок. — А это, между прочим, зайчатина. Дичь! Мария Семеновна
готовила, я добыл.
— Ух ты! Если честно, никогда дичи не
ел. — Он не знал, что я имитирую потерю памяти, и можно было
осторожничать лишь самую малость.
— Эх, Саня, поди, и на охоте ты не
был?
Я помотал головой.
— Эх, молодежь! — укоризненно
проговорил он и с упоением начал рассказывать, как токует глухарь и
как к нему подкрадываться, как куропатки выстреливают из сугробов,
будто ракеты из шахт, до чего жирна осенняя перепелка и опасен
кабан-секач, выдерживающий прямое попадание в лоб свинцовой
пули.
Он говорил и говорил, прерываясь на
пережевывание пирожков, а я, больше не двигаясь, ощущал себя
перепелкой в сугробе, ноги начали коченеть. То и дело я поглядывал
на экран смартфона. Часы показывали 21:00, 21:10, телефон зазвонил
в 21:15, и мы побежали открывать ворота, чтобы запустить КамАЗ.