Ей помогли пройти в комнату и улечься на мягкую кровать. Мир
вокруг плясал яркими искрами, раздваивался, кружился, был теплым,
плотным и сладко пах фруктами. Мужчина, которому принадлежали
незнакомый голос и руки, что-то еще говорил, и тон его был мягким и
взволнованным.
— Где я? Дайте воды, — проговорила Таня, но язык ее распух и
заплетался, вероятно, поэтому ее не поняли, а надавили на плечи, не
позволив подняться с кровати.
“У меня же джинсы грязные”, — мелькнуло в голове, но молот,
стучавший по вискам, никак не унимался, и чистота одежды, чужие
руки и незнакомая комната — все вдруг оказалось неважным. Хотелось
одного: чтобы прошла головная боль, а в ушах перестало шуметь так,
будто волны бились о барабанные перепонки. Таня закрыла глаза, а в
следующую секунду перегнулась через край кровати, не в силах
справиться с подступившей рвотой.
Когда желудок перестал бунтовать, она провалилась в тревожное
беспамятство. Ее сознание засосало в тягучую черную жижу, где
плавали мутные тени и пахло металлом. Иногда Таня всплывала на
поверхность, и тогда она слышала женские голоса, но не могла
разобрать ни слова, или чувствовала прикосновение рук, которые
стягивали одежду. А в следующее мгновение снова ныряла в темноту,
чтобы биться там, как зверь, увязший в мазуте.
Сколько продолжалось ее беспамятство, Таня не знала. Но головная
боль постепенно отступила, а черная жижа сменилась обычным сном без
видений, который наконец-то принес отдых телу. И когда Таня
очнулась, чувствовала она себя не так паршиво, как могла бы. Ее
обступал мягкий полумрак: за окном разлилась чернильная ночь, но
небольшая лампа на комоде прогоняла темноту. Таня прислушалась к
себе. Каждый сантиметр тела кололо, пока терпимо, но если это не
закончится, то дискомфорт превратится в настоящую пытку. Она
уставилась на свою руку. Кожа была усеяна маленькими красными
точками, напоминавшими следы от иголок.
Таня подняла взгляд, чтобы оглядеть место, в котором оказалась.
Это была просторная по ее меркам комнатка с одним стрельчатым
окном, забранными деревянными жалюзями. Подковообразную арку в
другой стене закрывала скрепленная металлическими полосами дверь.
Горящая теплым желтым светом лампа, низкая, со абажуром, собранным
из разноцветных стеклышек, выхватывала из темноты кусок стены,
выложенной светлым камнем, и изображенную на ней фреску с женщиной,
сидящей в пышном саду. Цветы в вазе под фреской грустно склонили
головки, они были свежими дня три назад, а сейчас стебли потеряли
упругость и гнулись под весом соцветий. В углу грозной тенью
возвышался шкаф, под окном угадывались силуэты маленького
письменного стола и стула рядом с ним. Над дверью висели часы с
десятью делениями, и именно эта маленькая деталь пробудила тревогу.
Нигде на Земле не могли понадобиться такие часы, но они были в той
комнате, шуршали шестеренками, как ни в чем ни бывало, и заставляли
искать самые невероятные объяснения происходящему.