Получил подношение Изначальный Огонь и чудовище
из-под горы. Следующие пять лет могут долины спать спокойно. А все
благодаря ей, той, что по доброй воле пришла сюда…
Ощутил, как на кончиках пальцев пламя зарождается,
чувствуя настрой хозяина вулкана. Сжал кулаки, приказывая силе
затихнуть. Что толку против огня с огнем идти…
Поморщился, когда кожу на предплечье зажгло. С чего
бы это? Никогда такого после свершенного обряда не случалось
раньше.
Сдвинул рукав, посмотрел на метку. Красные полосы на
руках исчезли, словно метка втянула их, а вот саму ее будто изнутри
огнем подсветило. Так и сияла что новогодний фонарик, которые в
селениях каждую зиму зажигают. Но сейчас был даже благодарен за то.
Боль от мыслей о девице избавляла, отвлекала, не давала
думать.
Почувствовал, как в горле саднит, сглотнул. Хотелось
кричать до рваной сухости в горле, хоть и знал, что толку от того
не будет. Не мог больше оставаться здесь, в этом зале. Хватает и
того, что раз в пять лет сюда спускается. В могильник
этот.
Вскинул ладони, взвился Изначальный Огонь, с радостью
забирая подношение. Повернулся хозяин вулкана и стремительным шагом
покинул зал.
На ступенях, ведущих в обрядовый зал, стоял
Огневик.
Нахмурился, ведь никогда себе дух не позволял сюда
спускаться.
— Хозяин, того-самого… — робко забормотал, потом
осекся и уставился угольками глаз выжидающе.
— Кончено, — бросил Огневику, сжимая кулаки, не
позволяя пламени взять верх и ослушаться.
Обошел поникшего духа, обозвав про себя глупцом. А
он-то на что надеется? Сидит в этой горе уж столько веков, а все
туда же…
Прошел в конюшню, вскочил на нетерпеливо
переминавшегося коня и поехал в селение. Не в то, откуда девица
родом, в соседнее. Только самая крепкая медовуха могла растопить
лед, что внутри все сковал. Холодный ночной ветер жалил лицо, а
метка, насмехаясь, продолжала жечь пуще прежнего.
Селение, куда путь держал, раскинулось у моря,
поэтому и чужакам там не удивлялись. В порту нашел трактир, где
день и ночь гостей потчевали, приказал медовухи подать.
Первый кувшин, второй, третий…
Время шло, медовуха текла, кувшинов на столе все
больше становилось, но тоска не унималась, и лед внутри не таял. А
тут еще дочь трактирщика перед ним пятый или шестой кувшин
поставила, блеснув браслетом из голубых бусин.