Именно этот вопрос она и выясняла всю дорогу, неторопливо и
планомерно. Надо сказать, что ответ был весьма неутешителен. С
каким-то даже извращенным удовольствием донна Мариэтта перечислила
ее личные средства, весьма нескромные, начиная с серебряных
рудников, которые давали возможность прокормить небольшой городок,
и заканчивая перечислением даже не количества платьев и белья, а
просто общим счетом сундуков с одеждой – тридцать восемь. Зато
серебряные изделия она назвала поштучно, указав полный вес каждой
вазы и вилки. Серебра набиралось не так и мало. А потом донна мягко
сообщила, что после бракосочетания все личные средства маркизы
становятся собственностью мужа:
-- Вам следует покорно принять его власть, донна Анна. Но
помните: о душе забывать непозволительно! Впрочем, настоятельница
мать Аннабель объяснит вам это лучше.
-- А если отношения с мужем не сложатся?
-- У вас есть довольно много личных драгоценностей, маркиза, –
тон компаньонки стал сух и категоричен.
-- Вы хотите сказать, что я буду продавать свои драгоценности и
содержать на эти деньги своих фрейлин и весь штат?!
Возможно, вопрос был несколько резок и уж точно бестактен. У
донны Мариэтты раздулись крылья носа, и с них осыпалось несколько
чешуек пудровой маски. Она ответила вопросом на вопрос:
-- Разве вы не боитесь остаться в чужой еретической стране одна,
без какой-либо духовной поддержки?! Или вы надеетесь, что иноверцы
будут служить вам преданнее, чем мы?!
И Анна отступила, чувствуя, что сейчас не время.
-- Конечно, боюсь, донна Мариэтта. Мне просто хотелось бы лучше
знать, к чему стоит готовиться. Вы же понимаете… -- голос ее звучал
почти жалобно, но мысли были очень далеки от смирения.
Больше всего Анну угнетало вот это самое вынужденное ожидание и
бессмысленность. Ей, много лет заливавшей водкой свои боль и страх,
теперь казалось совершенно ужасным, что приходится так бездарно
тратить время. Ей было безумно жаль каждый потерянный день.
Хотелось жить, а не влачить жалкое существование под надзором
повернутых на этикете теток, не тратить время, не тратить моральные
и физические силы на бессмысленные ритуалы и ношение маски.
Монастырь встретил их почти полной темнотой и заунывным звуком
далекого хорового воя – сестры молились. Горбатая
старуха-привратница отворила калитку и высокая женщина в бурой
хламиде в пол подняла факел, освещая булыжный двор.