-- Это совершенно неприлично и невозможно! Ваша свита должна
быть полной.
Толпа народу, встречавшая ее за воротами монастыря, кланялась
при знакомстве и лепетала поздравления. За каретой, везущей ее на
корабль, следовал целый обоз из других карет, телег, солдат и кучи
обслуги.
Проведя день с компаньонкой, герцогиня просто мечтала остаться
одна хоть ненадолго. Единственное, что могло ей помочь…
-- Бертина! – она кивнула подскочившей горничной и сообщила
фрейлинам: -- Я плохо себя чувствую и собираюсь провести день в
постели. Бертина, помоги мне раздеться и умыться.
На ее лице опять была ненавистная маска из косметики, тело
сковано корсетом и платьем так, что даже откинуться на спинку стула
было невозможно, но она все еще не считала себя проигравшей:
некоторая доля везения не оставляла ее в этом мире...
Когда через месяц с лишним после прибытия в монастырь от дурной
пищи, бесконечных молитв и рваного сна, недостатка движения и
свежего воздуха Анна начала болеть, то у нее мелькнула было мысль
согласиться с аббатисой хотя бы на время. Не сдаться, но –
отступить…
Тут и проявилось ее везение. На счастье маркизы, монастырь
посетил падре Мигелио. Немного побеседовав с ней, он пообещал
помощь. И выполнил свое обещание очень быстро. Кто знает, что за
расклады были в этом гадюшнике, однако жизнь Анны изменилась
мгновенно.
Во-первых, ее в тот же день перевели в большую и солнечную
комнату, где для Бертины была поставлена специальная кровать. Еда
тоже разительно поменялась, да и во время ночных молитв никто
больше не барабанил к ней в дверь. Ей даже позволили гулять в саду,
если и сколько она пожелает.
Во-вторых, к ней допустили фрейлин, которых она часто удаляла
под предлогом слабости. Анна и в самом деле чувствовала себя
отвратительно, но не настолько, чтобы позволить им торчать у себя с
утра до вечера. Так что днем она в сопровождении дам немного
занималась шитьем, потом были уроки франкийского с одной из сестер,
а вечера проходили в обществе Бертины -- Анна ссылалась на
необходимость помолиться в тишине.
В-третьих, и, пожалуй, это было главное, ласковый падре Амбросио
и неприятный отец Силино исчезли из ее жизни. Прекратились
разговоры о «скромном пожертвовании на нужды Матери Церкви», а это
уже было прекрасно.
Конечно, совсем без личного духовника отпустить ее не могли, но
сейчас ей, как сообщила ласково улыбающаяся мать настоятельница,
назначили другого: