Минут через десять Лexa с Мишкой
вылезли из очереди с пивом, которое держали в двух руках. Лёха
показал на беседку над обрывистым берегом. В беседке оказалось
полно народу, и мы стали спускаться ниже к покореженному
«Тигру».
Этот «Тигр» мы облазим вдоль и
поперек и отвинтили все, что можно было отвинтить и унесли все, что
можно было унести, а что не успели мы, унесли «монастырские». В
прошлом году «монастырскому» пацану Кольке Серому люком перебило
кисть. Зрелище было не для нервных, кровь лилась ручьем из
рассеченной раны. Колька весь перемазался кровью. Штаны и синяя
рубаха покрылись черными мокрыми подтеками. Ребята разодрали
Колькину рубаху на полосы и замотали руку. Тряпка тут же набухла и
превратилась в темное месиво, похожее на лежалое мясо.
- Вовец, - позвал Самуил, -
помоги.
Я оттолкнул ребят и перетянул руку в
предплечьи. Я мог это делать. Но я мог и другое. Я снял
окровавленные тряпки и наложил руки на рану, не касаясь ее. Я
сосредоточился на своих руках, и когда почувствовал, что кисти рук
наливаются теплом, а кончики пальцев начинает покалывать как от
комнатной воды, в которую опускаешь окоченевшие на морозе руки,
стал водить руками над раной, импульсами посылая живительную силу,
которая жила во мне.
Кровь стала свертываться и скоро
только чуть сочилась из раны. Остатками рубахи мы перевязали
Колькину руку и отвели в больницу.
Я не знаю, откуда это у меня. Мать
говорит, что это появилось после того, как меня маленького зашибла
лошадь, и я лежал без сознания и был при смерти. Я этого не помню.
Мне кажется, я всегда обладал способностью снять чужую боль,
заживить рану, погрузить человека в сон.
А еще я умел отключать свое сознание
и тогда видел странные вещи, которые происходили где-то не в моем
мире. Вдруг появлялись и начинали мелькать замысловатые рисунки и
знаки, которые я воспринимал, но не мог понять и объяснить. Я видел
диковинное. И сны я видел яркие и тоже очень странные. Бабушка
Василина, когда мы ездили к ней в деревню, говорила, что сны мои
вещие, только не всем их дано разгадать. Отец на это хмурился, но
бабушку не разубеждал.
Мы держали в руках по кружке пива. Я
пива раньше не пил и даже не пробовал, но знал, что оно горькое и
уже ощущал во рту вкус этой горечи. Для меня было очень важно
составить верное вкусовое представление, прежде чем я попробую
что-то мне незнакомое, и если это представление не совпадало с его
настоящим вкусом, я не мог это есть. Так было со мной, когда я
впервые попробовал коржик. Коржик в моем представлении должен был
иметь вкус чего-то очень пряного, гвоздичного и поперченного, то
есть должен пробирать до слез, как хорошая горчица или хрен. И
когда я увидел, что это просто выпеченное тесто со вкусом сдобного
печенья, я не смог проглотить ни кусочка, мой организм протестовал,
и в нем не нашлось механизма, способного примирить это ожидаемое и
действительное. То же произошло с пастилой. Я ожидал что-то вроде
повидла с чуть кисловатым вкусом, а это оказались белые приторно
сладкие брусочки, которые нужно жевать, и они ватой заполняли рот.
С тех пор я никогда не ел пастилу.