В тёмный омут бросила Ты моё колечко.
Номах чуть нажал голосом, и эхо валом прокатилось по паркету, разбилось на осколки, зазвенело по углам.
Нестор замер, ожидая, пока утихнут отголоски.
Рывком, с силой растянул гармошку. Зала отозвалась сотней звуков и призвуков.
Вот тебе на шею
Камень в полсажени.
Сыщешь на дне речки
Ты моё колечко.
– пропел он громким надтреснутым голосом и тёмные стены рявкнули хором самых неожиданных звуков: высоких, низких, дребезжащих, как скрипичная струна под плохим смычком, гулких, будто исходящих из погреба, чистых, словно хрустальные подвески на люстре.
Скрипнула, открываясь, высокая белая дверь.
Вошёл Щусь. В сумраке светились шнуры, которыми был расшит его австрийский мундир.
– Батька, ты здесь-нет? – вгляделся он.
– Здесь, здесь. Закрой дверь и не шуми.
Феодосий, озираясь, встал у двери.
– Слушай, пустота какая, Федос.
Он снова пискнул гармошкой. Звук, едва родившись, задрожал и исчез, словно пустота залы поглотила его.
– Эй! – негромко сказал Номах, и слово его также растворилось в тёмном пространстве.
– Чуешь? Был звук, и нет его. Так и мы с тобой, Федос, исчезнем когда-нибудь без остатка.
Номах снова положил пальцы на кнопки гармошки, намереваясь сыграть, но неожиданно поднял голову.
– Достань водки, что ли. Душа просит.
– О чём вопрос!.. Я, честно сказать, и сам предложить собирался. Всё лучше, чем в пустом доме эхо слушать.
Федос и повернулся к двери, готовясь идти.
– Стой, – приказал Номах. – Разведка вернулась? Что говорит?
– Да что она нового скажет? – ответил Щусь. – Вымотались белые, отдыхают. А то мы сами того не знали? Основные силы в Беседовке стоят. На окраине выставили в охранение пять пулемётов, но даже пулемётные гнёзда толком не обустроили. Устали…
– А мы что, лучше? Тоже устали.
– Куда там… Сил у людей, на донышке едва плещется. Семь дней в седле без передыху. Часовых ночью проверять надо, заснут, как пить дать.
– Верно. Распорядись.
– Всё будет, батька.
С радостным «эх!» Щусь впечатал небольшой, но крепкий, как обух топора, кулак в дверь. Та отлетела, ударилась о стену. Эхо удара пробежало по стенам, качнулся паук на потолке, звякнули подвески.
В зале снова установилась тишина. Номах подошёл к окну, с трудом выдрал из гнёзд прижившиеся там задвижки и распахнул створки. Снаружи хлынули плотные, округлые, словно камни-голыши, звуки вечернего села: звяканье вёдер у колодца, делано суровый бабий окрик, грубый многоголосый хохот, мычание волов, редкий собачий брёх…