С замиранием
сердца я ожидала мучительного продолжения
вчерашней ночи, однако сегодня француз
повёл себя вполне по-джентльменски:
несмотря на явно ощущаемое возбуждение
(он прижимал меня к себе), Этьен не пытался
повторить вчерашнее. Он просто спал,
крепко обняв меня своей лапищей.
Я же лежала с
открытыми глазами — и, не в состоянии
ни отодвинуться, ни подняться с кровати,
молча плакала. Плакала из-за бабушки,
которая не хотела меня больше знать.
Плакала из-за матери, которая жила с
оборотнем и не смогла от него уйти никак
иначе, кроме как через самоубийство. Я
помнила, как она признавалась бабуле,
что пыталась несколько раз развестись
с отцом, но тот неизменно возвращал её
к себе. А потом мои мысли перескакивали
от отца к Этьену, и к тому, где я сейчас
оказалась.
Мне казалось,
что я попала в ловушку, которая окончательно
захлопнулась. Захлопнулась дважды:
сначала, когда бабушка выгнала меня из
дома; затем, когда Альфа поймал меня у
подъезда.
Утром мои
мучения продолжились. Едва проснувшись,
Этьен навалился на меня сверху с тем,
чтобы поцеловать… Я, конечно, в этом
деле была неопытном новичком, но мне
казалось, что простые поцелуи не
затягиваются на час-полтора: именно
столько времени Этьен потратил на
«утреннее приветствие», как назвал он
это позднее.
После этого я
стала противной самой себе, признавая,
что поцелуи мужчины увлекли меня против
воли. А в один момент мне даже жутко
захотелось развести ноги пошире… ну,
в общем, понятно. Лишь собрав в кулак
всю свою силу воли, я этого не сделала,
продолжая безучастно лежать под
оборотнем.
Потом ментальное
принуждение Альфы (или как эта штука
правильно называется) заставила меня
подписать несколько бумаг: заявление
на увольнение, на досрочное погашение
ипотеки и почему-то анкету на французское
гражданство. Не на визу, а именно на
гражданство.
Сразу же после
завтрака, мы направились в аэропорт.
Я сама, безвольной
куклой зашла в частный самолёт, сама же
пристегнула ремни.
Теперь, сидя в
комфортабельном сидении частного
самолёта, я сухими глазами провожала
исчезающий родной город и жалела, что
не могу даже заплакать.
Вместе с нами,
на борт поднялись несколько мужчин –
из тех, что всегда окружали Альфу. Так
к Этьену обращалось большинство его
подручных. Ещё, насколько я смогла понять
при своих более чем скромных знаниях
французского, его иногда называли
герцогом. Герцог… не отсюда ли этот
надменный взгляд и диктаторские замашки?
Я моргнула, с сожалением понимая, что
слёз уже не осталось. Всё выплакала.