Иного не желаю - страница 40

Шрифт
Интервал


С замиранием сердца я ожидала мучительного продолжения вчерашней ночи, однако сегодня француз повёл себя вполне по-джентльменски: несмотря на явно ощущаемое возбуждение (он прижимал меня к себе), Этьен не пытался повторить вчерашнее. Он просто спал, крепко обняв меня своей лапищей.

Я же лежала с открытыми глазами — и, не в состоянии ни отодвинуться, ни подняться с кровати, молча плакала. Плакала из-за бабушки, которая не хотела меня больше знать. Плакала из-за матери, которая жила с оборотнем и не смогла от него уйти никак иначе, кроме как через самоубийство. Я помнила, как она признавалась бабуле, что пыталась несколько раз развестись с отцом, но тот неизменно возвращал её к себе. А потом мои мысли перескакивали от отца к Этьену, и к тому, где я сейчас оказалась.

Мне казалось, что я попала в ловушку, которая окончательно захлопнулась. Захлопнулась дважды: сначала, когда бабушка выгнала меня из дома; затем, когда Альфа поймал меня у подъезда.

Утром мои мучения продолжились. Едва проснувшись, Этьен навалился на меня сверху с тем, чтобы поцеловать… Я, конечно, в этом деле была неопытном новичком, но мне казалось, что простые поцелуи не затягиваются на час-полтора: именно столько времени Этьен потратил на «утреннее приветствие», как назвал он это позднее.

После этого я стала противной самой себе, признавая, что поцелуи мужчины увлекли меня против воли. А в один момент мне даже жутко захотелось развести ноги пошире… ну, в общем, понятно. Лишь собрав в кулак всю свою силу воли, я этого не сделала, продолжая безучастно лежать под оборотнем.

Потом ментальное принуждение Альфы (или как эта штука правильно называется) заставила меня подписать несколько бумаг: заявление на увольнение, на досрочное погашение ипотеки и почему-то анкету на французское гражданство. Не на визу, а именно на гражданство.

Сразу же после завтрака, мы направились в аэропорт.

Я сама, безвольной куклой зашла в частный самолёт, сама же пристегнула ремни.

Теперь, сидя в комфортабельном сидении частного самолёта, я сухими глазами провожала исчезающий родной город и жалела, что не могу даже заплакать.

Вместе с нами, на борт поднялись несколько мужчин – из тех, что всегда окружали Альфу. Так к Этьену обращалось большинство его подручных. Ещё, насколько я смогла понять при своих более чем скромных знаниях французского, его иногда называли герцогом. Герцог… не отсюда ли этот надменный взгляд и диктаторские замашки? Я моргнула, с сожалением понимая, что слёз уже не осталось. Всё выплакала.