Лишь моего. Попытался не сразу
Веки поднять, напрягаясь всем телом,
Выдохнул, что нецелесообразно
Гнать ту, которая с краю присела,
Женщину в чёрном, а может быть, в красном.
Может, не женщину, а привиденье
Жестом, зовущее вдаль от постели,
Взглядом манящее, сердцем орущее,
Ненастоящее и не живущее…
Как же она хороша, Боже Святый,
Боже Бессмертный, та девушка в чёрном
Или же в красном. Рука к изголовью
С тайным теплом, ворожбой непонятной,
Нежно, но властно стремится, с любовью
К векам моим, замыкая в объятьях
Горло и плоть. Прохрипевши раз пять я
Дёрнулся, стих от прильнувшего счастья,
Понял, что мозг наполняется кровью,
Сердце орехом взорвалось на части.
Две половинки: одна оказалась
В тайной руке тёплой, нимфы прекрасной
Женщины в чёрном, а может быть, в красном…
Веки открылись, но царство блаженства
Не растворилось в иллюзии страсти.
Женщина в красном – само совершенство,
В чёрной вуали – мираж сладосчастья.
– Будь со мной рядом, – шепнула в уста мне,
Тихо промолвила, внятно и чётко.
Тайно растаяв в дурмане хрустальном,
Как приходила, в красном иль чёрном.
Гололёд. Тормоза захлебнулись надрывно от смеха,
И завыли сирены, голодными псами, навзрыд,
И душа отделилась от бренного тела, как ветка,
Топором отделённая от корневищ вековых.
Гололёд. И дублёнка, как рыжее летнее чудо,
И как солнце, кудряшки в кругу ярко-алой зари,
И смеялось то тело когда-то, влюблялось как-будто,
И дарило надежду тому, кто устал и затих.
А сегодня оно поменялось с уставшим ролями,
Кто устал, отдышавшись, отправится дальше в поход,
И, возможно, дойдёт и сыграет ноктюрн на рояле,
Насмешив и Шопена, и в сердце своём гололёд:
Как он может играть, чем творить, коль с гармонией в ссоре?
Удивить, не способен, ползущий по льду, Агасфер,
Лишь надежда на чудо Второго пришествия вскоре
Укрепляет в нём дух и изысканность внешних манер.
Так ему и ползти: день за днём, год и век, по пустыне
Ледяной, горделивой, безжизненной, как в зеркалах,
Отражающей ночь. А кругом, только, запах полыни,
А в дали рыжий свет, а в груди только боль, только страх.
Он припал бы к кресту. Нет креста! Только в небе высоко
Светлый Лик и кудряшки в цвет лета, да кто-то поёт
Заунывную тему бродяги байкальских широт, но
Тот бежал на свободу, а этот на плаху ползёт.
И заплакал уставший, и слёзы, примёрзшие к векам,
Просветлили глаза, постаревший от скупости рот…