должен быть или авантурист большой руки, или он действует вследствие каких-либо наущений сверху, которые пока остаются тайной. Во всяком случае, если уже нельзя было добиться разъединения, то для нас гораздо выгоднее иметь в соседстве иностранного принца, чем какого-нибудь Россетаки
[47], Братьяно
[48] или Галеско. Для Турции, конечно, – другое дело. Одно только дурно для всех – это то, что авторитет дипломатических конференций теряет всякое значение, – но может быть, и это обстоятельство принесет нам пользу, так как теперь нам уже нет более причин держаться строго Парижского трактата, который весь составлен был для ослабления влияния нашего на Востоке. Молдаване, хотя в душе и не довольны исходом дел в княжествах, но, как народ без всяких политических убеждений, – некоторые из них начинают уже уверять, что они ничуть не против иностранного принца и что если они и действовали иначе, то только потому, что не верили в возможность осуществления этой идеи. Что же касается до нашего влияния в Молдавии, то оно никогда не может уменьшиться, так как граница с Россией слишком велика, и так как сношения Молдавии с Бессарабией с каждым годом делаются чаще; с проведением же железной дороги в Бессарабии торговое движение усилится и влияние наше в Молдавии неминуемо увеличится, а известно, что влияние, основанное на торговых сношениях, есть самое прочное и неизменяемое.
11-го мая, несколько часов после освобождения политических арестантов, четверо из них: Николай Розновано, полковник Костика Асслан, бывший редактор «Монитера» Нико Асслан и отставной майор Феодор Лацеско[49] приезжали в консульство (по их словам – депутатами от молдаван) и, не застав меня дома, объявили драгоману моему, что они присланы благодарить Россию за политику ее в отношении Молдавии и просить ее и впредь защищать истинные и национальные стремления молдаван. Я написал об этом официально барону Оффенбергу.
Весь народ, да кажется, и сами освобожденные уверены, что их выпустили вследствие приказаний России и Англии, – они и слышать не хотят о том, что им дана амнистия принцем Карлом. Кроме четырех вышеупомянутых депутатов у меня были еще несколько освобожденных – лиц, мне вовсе не известных. Митрополит прислал мне свою карточку в день своего освобождения из-под ареста, с выражением благодарности за участие, которое я принял в его судьбе, и с присовокуплением, что он болен и потому не может лично ко мне приехать; на другой день я отправил к нему моего драгомана с поручением кланяться ему от меня и узнать об его здоровье.