— Чулки-то, барышня! Вот, шерстяные ваши, намедни я как раз
пятки-то надвязала…
— Я сама. — Чулки пришлось отобрать. — Где девочка? Ее тоже надо
переодеть.
— Да что ей сделается, поганке! — отмахнулась было пожилая
женщина, но наткнулась на мой строгий взгляд и недовольно
пробормотала: — Растерла я ее ужо да в рядно обернула, которым ваши
платьица в сундуках укрыты были. Ну и рубашку дала свою, не
побрезговала. Чай, не простынет, кобыла бесстыжая!
— Почему бесстыжая? — не поняла я.
— Да вы никак ослепли, барышня! — всплеснула руками старуха. —
Брюхатая она! С кузовом! А раз топиться побегла, значит, не от мужа
родного нагуляла, а так!
— И что? Пожалеть девчонку нельзя? — Я укоризненно покачала
головой, соображая, что, кажется, меня и правда далековато в
прошлое занесло, потому и говорить надо по-старому. — Мало ли,
может, снасильничали, может, обманули. А ты сразу ругаться.
— И ваша правда, барышня, — неожиданно устыдилась Павловна,
после того как с полминуты удивленно таращилась мне в лицо, будто я
невесть что ляпнула. — Небось, дворовая девка чья-то… а девкам
дворовым нонеча и замуж господа идти не разрешают. С замужней-то
бабы и спрос меньше. Да и плохая она работница, с дитем на
руках.
Я только горестно кивнула. Павловна выдохнула набранный было
воздух и продолжила воркотню уже гораздо тише и спокойнее:
— Ишь чего удумали! В речку с моста кидаться! А может… — Она
бросила натягивать на мою ногу второй чулок и заглянула мне в лицо
снизу вверх. Ее темное морщинистое личико в обрамлении старого
платка было похоже на грача, высунувшегося из дупла. — А может,
барышня, вы не топились вовсе? Головка закружилась с непривычки, вы
и свалились с моста-то? А? Или… неужели за девкой кинулись? Ну да,
ну да… живая душа, известно! Я скажу Еремею-то, чтоб не пошел
языком мести про то, что барышня Салтыкова руки на себя хотела
наложить!
Я позволяла вертеть себя как куклу, потому что пребывала в
прострации. Тело было как онемелое. Но последние слова старухи
будто бы открыли заслонку в плотине. И самые разные сведения о
жизни Эммы Марковны Шторм, урожденной Салтыковой, весьма
взбалмошной мелкопоместной дворянки тысяча семьсот девяносто
шестого года рождения, вдовы девятнадцати лет от роду, хлынули в
меня водопадом.
Ох, Эммочка, экзальтированная барышня, попала ты в историю! Для
начала — в историю 1812 года. Училась в дворянском казенном
институте, вместе с ним была эвакуирована в Ярославль из Москвы,
когда Наполеон был неподалеку. Оттуда отправила письмо маменьке, та
послала кучера забрать дочку и отвезти домой, подальше от злодея
Бонапарта, хотя тот уже из Москвы вышел. Мол, как весной все
успокоится, обратно в Москву привезем.