Наивным
опыт скорбный поверяя! —
нараспев продекламировал извечный Алексеев злопыхатель, Карл Шульц из третьей
роты: — А повествует сия аллегория о том, что танцы с прелестницами
погубительны для службы.
С первого дня пребывания в академии
Алексей испытывал необъяснимую острую антипатию к этому манерному красавчику.
Барон в долгу не оставался и отдавал его даже с прибытком.
Обычно Алексей не жаловал противника
не то что бы словом, но даже и взглядом. Но стоя́щие рядом однокашники
старательно прятали ухмылки, и промолчать значило потерпеть поражение. Он
поднял глаза и уставился Шульцу между бровей.
Губы Карла кривились ядовитой змеиной
усмешкой.
— Я наслышан, сударь, что
виршеплетение — не самый сильный из ваших талантов. Но удручаться не стоит, вы
определённо делаете успехи. После преизящной рифмы «пардон — афедрон[6]» ваша
нынешняя кармина[7] сродни
Гомеровой Илиаде.
Кадеты захохотали, Шульц позеленел.
История о том, как дремавший на
занятиях изящной словесностью Шульц срифмовал спросонья с «пардоном» это не
самое куртуазное слово, давно уже стала кадетским анекдотом.
Получив нагоняй от Радена, Алексей добросовестно
отправился развлекать дурнушек, и вечер потёк своим чередом.
Разъезжались за полночь. Отчего-то
после балов Алексей всегда чувствовал себя лошадью, что два часа упражнялась
под упитанным всадником в полной экипировке — ноги заплетаются, бока в пене и
нет сил заржать. И ни единой мысли в голове. Никакая муштра на плацу не давала
такого эффекта.
На крыльце задержались, ожидая, пока
граф Ростопчин с многочисленным семейством погрузится в экипаж. Сырой ветер
бросил в лицо мелкий колючий снег.
Кто-то тронул Алексея за плечо.
Обернувшись, он увидел лакея в богатой ливрее.
— Велено передать, — шепнул тот, и в
ладони очутился клочок бумаги.
Прежде чем Алексей успел задать хоть
один вопрос, слуга бесследно растворился в толпе.
С трудом сдерживая любопытство,
Алексей сунул записку за обшлаг рукава. Привычная дорога до Васильевского
острова показалась бесконечной, и, едва очутившись в своей комнате, где уже
давно спали молодым, здоровым сном однокашники, Алексей дрожащими пальцами
зажёг свечу и поднёс к ней записку.
«Завтра. В полночь. Дом на Нижней
набережной, против лавки купца Смита. Записку возьмите с собой», — прочёл он в
неровном, трепещущем свете, и сердце в который уже раз совершило кульбит и
приземлилось не на месте.