Чем дальше мы отъезжали от уже ставшего родным спорткомплекса,
тем яснее становилось, в какую авантюру я ввязался. Записка от
Достоевского, встряхнувшая меня с утра, теперь казалась пустячком.
Я ощутил себя щепкой, попавшей в жернова системы, и лихорадочно
искал выход.
Спорткомплекс «Центральный» находился за городом и высился над
частными домами, по большей части деревянными, как пришелец из
прекрасного далека. Словно на расчищенную площадку приземлилась
исполинская летающая тарелка из хрома и стекла. К огромной парковке
тянулся разноцветный хвост из автомобилей, и водитель объехал
спорткомплекс, позволяя мне оценить его масштабы. Открыл шлагбаум и
оставил «Волгу» на служебной стоянке, где тоже толклись люди.
Когда вылез из машины, я ощутил себя перед исполинским зданием
даже не букашкой — бактерией. Внутри наверняка есть футбольное
поле, хоккейная площадка и много чего еще…
— Не спать, Саня! — хлопнул меня по спине Олег.
Он бодро устремился к центральному входу вслед за Витаутовичем.
Алексей двинул за ним.
Я шел как на эшафот. В груди поселилось какое-то совсем фиговое
чувство, пустота, что-то сосало под ложечкой, ноги подгибались.
«Ой-йо, Саня, струсил никак?» — ехидно поинтересовался
Звягинцев.
«Не струсил, просто волнуюсь», — ответил я самому себе из
прошлого.
«Не волнуйся, все будет хорошо», — ответил старый я и затих.
Ответ был неожиданным, но волнение куда-то исчезло.
Каким бы зверем ни был Хадис Ибрагимов, он все же человек. А я
создан богиней, так что…
Бьет Ибрагимов, может, и мощно, но пусть-ка сначала попадет.
Реакция-то у меня дьявольская!
Воодушевившись, я невольно улыбнулся. Витаутович наградил меня
немигающим взглядом и вздохнул:
— Саня, ты чего такой веселый?
Его сосредоточенность передалась мне, но мандража не было. В
беспредельных боях опасностей было больше. К тому же там я
действовал на адреналине, а здесь — вполне осознанно. Представились
сотни, если не тысячи зрителей, их громогласный рев и овации, а
среди них — охваченный азартом Мищенко, кричащий: «Дауай, Сашко!
Врежь ему!»
Парковка возле спорткомплекса была не просто занята — залеплена
машинами. Жаловались на жизнь клаксоны, хлопали дверцы, доносился
многоголосый гул, хруст снега, женский смех. Пестрой толпой народ
стекался под изогнутый козырек у входа, будто отлитый из одного
куска затемненного стекла.