Это не был шок от боли или ужаса ситуации. Просто крики и
вопросы казались сейчас совершенно неуместными. Странно, согласен,
но, с другой стороны, попасть на жертвенный алтарь к индейцам — не
странно?
— Взгляни на него, Отец! — выкрикнула инка светилу. — Испытай
его, предавшего Твою кровь!
Вот тут я, почему-то, возмутился. С чего это я предатель? Мы
что, были друзьями? Я ей что-то обещал, но не выполнил? Просил её
руки, а потом сбежал в Сиам со стриптизёршей? Не было такого,
нечего наговаривать! Согласен, я может и не лучший представитель
рода людского, но не предатель!
Другая часть моего рассудка тихонько посмеялась над горячностью
этих мыслей. Мол, нашёл из-за чего бузить. Тебя тут инка на алтаре
в фарш кромсает, а ты решил обидеться на неверную формулировку?
Солнце равнодушно жарило моё никак не желающее умирать тело,
жрица продолжала протягивать ему сердце. Она что-то, кажется, пела,
но слова и ритм песни терялся в пульсации крови.
Затем в голубом небе появилась чёрная точка. Одинокая птица,
тень на бирюзе, она не приближалась и не отдалялась. Неспешно
переместилась в центр солнечного диска и повисла. За неимением
более интересных объектов, на ней я и сосредоточился.
— Почему Ты молчишь, Инту? — воскликнула инка спустя минут
десять. Я даже мысленно поблагодарил её, а то стало совсем скучно.
— Я, последняя из Твоих детей, взываю к Тебе и требую
правосудия!
Крохотный чёрный зрачок на радужке солнца продолжал бесстрастно
взирать на разворачивающееся на земле действо. Солнечные лучи не
чертили огненные письмена на небесном своде, не били в жертвенник
молнии, трубный глас не требовал прекратить безобразия.
Но жрица не сдавалась. Раз за разом она выкрикивала своё
требование Солнцу, пока, наконец, оно не закрылось набежавшей
невесть откуда тучкой.
Плечи девушки поникли, руки, продолжающие держать моё сердце,
опустились.
— Он должен был покарать тебя! — обвиняюще бросила она.
— Ну извини! — булькнул я, осознав, что торжественность момента
ушла и надо мной нависает не величественная жрица, а расстроенная
провалом девушка. — Не хотел тебя подводить.
Декорации спектакля стали на глазах истончаться, обнажая
таящуюся за ними черноту. Не внутренности сарая, что
характерно.
— Слушай, верни уже моё сердце! Что ты вообще тут устроила?
Где-то по краю сознания мелькнула мысль, что вести беседы с
распахнутой настежь грудной клеткой — дурной тон, но я отогнал её
как пораженческую и несвоевременную. Немного, разве что, напрягало
моё сердце в руках у девчонки, поэтому я всё же сбавил тон.