Дверь отворилась, яркий розовый халат, большие карие глаза, слегка взъерошенные рыжие волосы. «Д-а-ш-а», – медленно и глухо пронеслось в моем закрытом горле.
– Привет, Леш, ты как всегда – неожиданность. Мне совсем некогда, правда. Скоро убегаю.
– Извини. Пусти на пять минут, не могу, Даш, на пять минут, – растерянно и разорванно, тихо пробормотал я, чем обеспокоил девушку, которая посторонилась в дверном проеме, приглашая этим пройти.
– Спасибо, – тихо пролепетал я.
Мы прошли в её комнату, она поправила скомканное покрывало на кровати и села на него, устремив на меня улыбающийся взор.
– Ну, рассказывай, как дела, раз прошел ко мне, пробрался так… лихо.
– Херово, Даш. Отчисляюсь я.
– Да уж, – она знала о моей ненависти к учебе. – Что ж так сурово?
– Осточертело всё. Устал.
– Да брось ты, Лёх, – и она повернулась к окну.
Ладони, плечи, щеки, губы. Я бесцеремонно водил по девушке взглядом. Она обернулась и, заметив это, тихо спросила:
– Что?
– Ничего, – смутился я.
Она просто кивнула, будто говорила, так я и знала, что ничего. Затем встала у кровати и рассеянно посмотрела в окно. Я был лишним. Через минуты три молчания я со свежими силами бодро сказал:
– Пойду. Спасибо тебе.
В прихожую девушка шла впереди меня. Её маленькая фигурка, рыжие локоны, серые шерстяные носки укрепили мое поднявшееся настроение. Присев завязывать шнурки, рассматривал обнаженные женские голени, икры.
– Даш, дай руку, пожалуйста, – попросил я, вставая.
Она неуверенно протянула мне правую руку, которую я, можно сказать, схватил и насильно поднес к дрожащим губам. Мои пальцы тоже дрожали. Даша отдернула руку, как от огня, быстро шагнула к двери и отворила её, говоря мне опущенной головой, чтобы я уходил быстрее.
– Пока, Леш. Восстанавливайся.
– Спасибо, – и я побрел домой, улыбаясь воспоминаниям об отдернутой руке со вкусом увлажняющего крема.
Дорогой домой вдохновленный крупицей желанной женской плоти отказался от затеи кончать с собой и решил попробовать сдать сессию как угодно. Та сессия стала абсолютно троечной, как и все последующие. И меня как будто стало меньше, будто что-то высохло во мне или потерялось. Тоска и скука одиночества, мрак депрессии, истощившие меня к той зиме, не ушли после этой истории, они обернулись мне последующей чередой ещё более печальных лет.