–Так, ты, убийца, на выход, – стукнув дверью о стену, крикнул появившийся в дверном проеме стражник, – Живо!
Паша очень медленно, бешено водя глазами по сторонам, будто в поисках убежища, стал подниматься с лежанки. То ли накатившее чувство отчаяния, то ли засвербевший нос вызвали слезы на глазах у Паши. Он не всхлипывал, и не рыдал, но покрасневшие глаза выдавали его состояние.
– Удачи, – буркнул он Завиду, проходя мимо него, вытерев рукавом лицо.
– Ага, и тебе – шмыгнув носом, ответил Завид, провожая Пашу взглядом.
«Так я и не успел ему рассказать, как ездят машины»: подумалось Паше, внезапно ощутившему некую привязанность к Завиду, его пугливому собеседнику, с которым он коротал время в темнице.
Говорят, что жизнь пролетает перед глазами перед смертью, наверно, Паша был особенным, но ему вдруг вспомнилось все, как он рос, жил, любил, надеялся, страдал, одним словом, ему вспомнилась вся история его жизни. И все это за короткий миг, в который он совершал очередной, последний шаг, преодолевая расстояние, отделявшее его от стражника.
– Так, иди смирно, будешь пытаться убежать, по голове получишь, – показывая облаченный в кольчужную рукавицу кулак, сказал стражник.
Паша вышел из камеры и стал рядом со стеной, ожидая, пока стражник запрет двери. Желания бежать не появлялось, вообще ничего не появлялось, вся тяга к жизни куда-то пропала, он просто безучастно стоял рядом со стражником. Когда тот приказал идти к лестнице, Паша молча двинулся, слезы все еще изредка скатывались по щекам, падая на холодный пол темницы.
«А за что?»: билась единственная мысль в Пашиной голове. Ведь он просто оборонялся, и какими бы не были нравы у местной власти, такая вопиющая несправедливость казалось недопустимой.
Незаметно для самого себя он преодолел лестницу, не обращая внимания на звенящего доспехами стража. В глаза ударил яркий свет, заставляя щуриться, вызывая еще больше слез из глаз.
– Ну, ты и дурак, Паша! – послышался до жути знакомый голос.
Паша поднял голову, чуть слеповато щурясь, и увидел перед собой седобородого человека в белом одеянии, с посохом в руке. Глаза старца смотрели на разбитого Пашу, с легким прищуром, а губы, хоть и скрываемые усами, явно давали понять, что человек улыбается.
«Еремей!»: тут же заулыбавшись во все щеки, понял Паша.