Чайковский, после пары заходов, оказался совершенно непригодным
для клавесина. Моцарт и Бах звучали идеально, но слишком заезжено.
Та ещё задачка. Я увлеклась настолько, что, когда услышала голос
графа рядом, вздрогнула. Когда он успел зайти?
– Вера Павловна, я рад, что Вы так увлечены, простите, что
отвлекаю. Зашёл сказать, что вынужден отправиться по делам, так что
перенесём обед на ужин? – Он улыбнулся.
– Конечно. – Я улыбнулась в ответ, с удивлением отмечая лёгкий
укол разочарования. Даже возможность вскрыть комнату показалась мне
не особенно радостной. Быть может потому что я уже ничего не
надеялась там найти? – До вечера, Сергей Александрович.
Как только экипаж графа выехал со двора, я без энтузиазма
поплелась на второй этаж. Загадочная комната, как обычно, встретила
меня гробовым молчанием и крепко запертыми дверьми. Я больше для
острастки совести, чем с желанием докопаться до истины,
поковырялась в замке, толкнула дверь ещё пару раз. Проверила
медальон – ничего. Ну и к чёрту. Просто дождусь, пока это будет
уместно, да спрошу, что он там хранит. Может, там просто залежи
руды, на которую отреагировала тонкая техника внутри
передатчика.
К удивлению Аглаи, от обеда я отказалась. Аппетита не было
совершенно, как и желания и дальше нажимать на клавиши инструмента.
Хотела было спрятаться в библиотеке, но наткнувшись на томик
Макиавелли на том же самом месте, не рискнула нарушать эту
спокойную и умиротворяющую картину. Казалось, что я без спроса
влезаю в чужую размеренную и уединённую жизнь своим присутствием. И
это касалось не только дома Голицына, но и целом времени, в которое
я попала.
Со страниц учебников кажется, что жизнь здесь протекает мирно,
без треволнений. И только оказавшись внутри, понимаешь, что люди
двести лет назад тоже жили, чувствовали, волновались. Многое из их
волнений кажется мне, жителю двадцать первого века,
несущественными, как городскому обитателю проблемы сельских.
Выкопать картошку, да закрутить соленья, вот уж беды, когда у тебя
есть сверхбыстрая доставка продуктов из ближайшего гипермаркета.
Так и здесь. Местечковые заботы о модном платье и приёме у
императора казались странным волнением, по сравнению с войной, до
которой оставалось каких-то девять лет, до Аустерлица – два. Где
будет в это время граф? Продолжать корпеть над непонятными
бумагами? А поручик или генерал? Не окажутся ли эти оба к 1812 году
лишь блёклым воспоминанием на страницах истории?