Так что Стасу все же пришлось еще
разок повоевать в этот славный день – восемнадцатое августа одна
тысяча шестьсот девятого года по юлианскому календарю!
Зайдя по пояс в воду, Рада ненадолго замерла, представив
моему взору обнаженную, по-девичьи худую, но при этом развитую
спину с едва проступающими сквозь тонкую кожу мышцами, от вида
которой у меня в очередной раз перехватило дыхание… Водная гладь
скрывает от моего взгляда ноги молодой женщины, обволакивая ее тело
чуть ниже осиной талии – или, как принято здесь говорить, «тонкого
стана».
На мгновение обернувшись ко мне
вполоборота, Рада дразняще улыбнулась, чуть прикрыв глаза,
довольная произведенным эффектом – после чего с присущей ей
гибкостью и грацией нырнула, оставив на берегу нижнюю
рубаху-исподник и легкий летник… И я, чуя, как гулко забухало
сердце в груди, торопливо сбросил с себя кафтан и порты, оставшись
в исподнем – после чего торопливо, с шумом и брызгами, полетевшими
во все стороны, забежал в воду…
Я познакомился с обворожительной
калязинской вдовой десять дней назад, когда приходил со своими
«ореликами» на торг, в надежде выменять на свежую речную рыбу
немного мяса – или хотя бы молока с яйцами. Это был уже не первый
раз – и Рада, ранее успевшая заприметить троих голодающих
стрельцов, промышляющих меном, сама подошла к нам, молча вручив
мне, как старшому, целую корзину с выпечкой. Вот только попутно
гордая вдова обожгла мою душу выразительным взглядом серых, с
зелеными крапинками глубоких очей! Глубоких, словно озерные
омуты…
Ее кулебяки с капустой, курники,
пирог с домашнем сыром, яйцом и зеленью, что на пробу показались
мне невероятно вкусными, были разделены промеж всей сотни так,
чтобы никого не обидеть. Ну, то есть каждому стрельцу досталось
лишь на единственный укус чего-то одного… Эх, вот если бы съесть
все это втроем – вот тогда бы оторвались на славу! Но мне грех
жаловаться – ведь как сотнику, мне разрешили попробовать по
чуть-чуть от каждого пирога.
Домашняя выпечка, да еще и
приготовленная с душой, уставшим от однообразия походной пищи
служивым показалась едва ли не ресторанным блюдом! Но тогда же, за
общей трапезой послышались смешки и глупые, а порой и пошлые о
рукоделице и хозяюшке, испекшей пироги. Лишь бывшие со мной на
торгу стрельцы придержали языки, с опаской посматривая в мою
сторону, видя, как наливается кровью мое лицо… А я молчал, слушал и
молчал, уже положив пальцы на саблю. Слушал, к примеру о том, что
на «хозяюшке» не грех и жениться, как бы уродлива ни была – лишь бы
подобными пирогами каждый день кормила!