Находился он точно не в больничном корпусе – в корпусе
студенческого общежития. Тут не могло быть сомнений. Уж очень
хорошо я помнил это место. Эту лестницу, эту вечно запертую дверь,
что вела в проход к соседнему корпусу. В бытность моего
студенчества эти стены украшали похабные надписи, а линолеум пола
пестрел многочисленными подпалинами – следами от брошенных на него
окурков.
Ещё я видел этот коридор с ровными и чистыми розовыми стенами, с
аккуратными лестничными перилами и выполненными под мрамор плитками
пола – блестящими, новенькими. Таким этот коридор я увидел, когда
приходил в общежитие проведать своего младшего сына. Восхитился
тогда хорошим ремонтом. И удивился стоявшим на каждом этаже столам
– постам строгих дежурных.
Сейчас дежурных я не увидел, как и столов (подобных нововведений
не было здесь и во времена моей учёбы – в начале девяностых). А вот
плитка на полу была – неприглядная, я бы даже сказал «стрёмная»,
точно как в ванной комнате, которая не ремонтировалась с советских
времён. Да и стены, пусть и не расписанные пошлыми фразами,
казались унылыми, походили на больничные – те, что мне запомнились
с детских лет.
Я обернулся, посмотрел на дверь. Отыскал взглядом три подтёртые
цифры, нарисованные через трафарет. Шестьсот восьмая комната. Вот
почему я стоял едва ли не посреди коридора. Моя бывшая комната
(шестьсот четвёртая) находилась ближе к комнате с раковинами и
верёвками для сушки белья. Сын сейчас проживал в триста пятнадцатой
– это на третьем этаже, не на шестом.
Удивительно, что мне приснилось именно это место, а не то моё
общежитие из девяностых. Для девяностых этот коридор выглядел более
чем странно: слишком чистый (даже без сигаретных окурков на полу),
без клубов табачного дыма в воздухе. Да и двери здесь открывались
неправильно: внутрь комнат (мы их собственными силами перевешивали,
чтобы сложнее было выбить).
Я поправил на шее полотенце. Зашагал привычным в студенческие
годы маршрутом к комнате с раковинами (никогда не знал, как она
правильно называлась). Удивлялся царившей вокруг тишине. Ни крика
музыки, ни воплей телевизора, ни пьяной ругани, ни даже смеха.
Словно не общага, а детский сад. Не хлопали двери, шарканье моих
тапок звучало пугающе громко.
Не удержался, заглянул в туалет – вход туда находился напротив
«помывочно-постирушной» комнаты. В бытность моей учёбы туалет на
шестом этаже был всегда закрыт: на вечном ремонте. Приходилось
спускаться этажом ниже – временами и двумя этажами, когда уровень
фекалий в уборной на пятом этаже поднимался до порога комнаты.
Дверь неожиданно поддалась. Резко усилившийся запах хлорки заставил
меня чихнуть. Открыто.