«Сплошные спортсмены вокруг, - подумал я, поворачиваясь на
другой бок. – Не горняки, а настоящий спортотряд».
Может, и Комсомолец в своём интернате не только за струны
дёргал? Да только его об этом теперь не расспросишь.
«Дальше посмотрим: глядишь, ещё окажется, что я разрядник по
плаванию или по прыжкам в высоту. А не по литерболу, как в прошлой
жизни».
В девяностых мы чаще пьянствовали, чем уроки учили. Было же
время…
«Но с песнями – это я зря затеял, - мысленно отметил я. – Без
знания современного репертуара мне в музыкантах делать нечего».
***
Утром я пожаловался Пашке Могильному, что потерял голос. Решил
сыграть на опережение, заранее отвертеться от просьб «что-нибудь
спеть»: ведь вечером такие наверняка бы последовали (а я бы
замучался фильтровать свой репертуар, с его «и целуй меня везде,
восемнадцать мне уже» и «Владимирский централ, ветер северный»).
Разговаривал с Пашкой громким шёпотом, изображал хрипы и
покашливание. С остальными – и вовсе обходился жестами и печальными
вздохами. Что привело к непредвиденному: за моё лечение взялась
Света Пимочкина.
- Нет, ну ты зря вчера учудил с этим мытьём у колодца, - сказал
Могильный.
- Совсем вы, мальчишки, бестолковые, - закудахтала узнавшая о
моей болезни Пимочкина. – Закаляться нужно совсем по-другому! Я
читала об этом в «Советском спорте». Кто же так сразу лезет в
холодную воду? Балбес. Ну, ничего, Александр: я быстро тебя
поставлю на ноги. Мама меня учила лечить простуду. Вот увидишь: уже
вечером тебе станет легче. Возьму над тобой шефство!
Я попытался доказать Светке, что прекрасно стою на ногах, что не
чувствую себя больным, что потеря голоса – ерунда, а не болезнь. Но
мой шёпот остался неуслышанным из-за Светкиных горестных
причитаний.
Пимочкина с упорством истинного комсомольского вожака принялась
за дела. Припахала для помощи мне и старосту, с самого утра
вертевшегося рядом с ней. Славка по её указке бегал кипятить воду,
мыл посуду – совершал совсем не геройские, но полезные с точки
зрения комсорга действия. Ещё до утреннего похода «в поля» меня
накормили мёдом и «гематогеном», дважды напоили горячим чаем, влили
в меня три ложки незнакомой горькой настойки, «задули» в горло
порошок стрептоцида, умудрившись запорошить и мои глаза.
Я отчаянно сопротивлялся: даже отказывался открывать рот. Но
смирять меня Светке помогали Аверин и Могильный, поучаствовали в
моём лечении и Фролович с Бобровой. Даже усатый доцент прочёл мне
лекцию о «достижениях советской медицины».